УЧЕНЬЕ У НЕМЦА, ФРАНЦУЗА И МАТЕРЩИННИКА
В конце марта 2024 года Украинский институт национальной памяти (УИНП) на своём сайте объявил символами российской имперской политики писателей Булгакова, Солженицина, поэта Бродского, композитора Глинку, а также декабристов, сочтя недопустимым сохранение в стране памятников и географических названий в их честь.
По утверждению экспертов УИНП, Михаил Глинка -- «культурный маркер» русского мира, способствует «нивелированию различий между украинской и российской национальными идентичностями», внедряет представление об общей истории и культуре двух народов, то есть «представляет угрозу для национальной безопасности Украины». Глинке ставится в вину его опера «Иван Сусанин» о борьбе русского народа против польских интервентов в начале XVII века и ряд других музыкальных творений. Декабристы же хоть и были противниками самодержавия, но сепаратных надежд УИНП тоже не оправдали: идейными панславистами оказались, сторонниками единения славянских народов…
Ничто не вечно под луною, не ровен час, и Украинскому институту национальной памяти потомки присвоят какое-нибудь прозванье, положим: «Соросовский институт самоотречения и беспамятства», «Секта ненависти, бахвальства и траура», «Кружок политических извращений», -- и это в самом мягком виде из возможных.
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891 – 1940) в фельетоне «Киев-город» писал о своём родном городе Киеве: «Город прекрасный, город счастливый. Над разлившимся Днепром, весь в зелени каштанов, весь в солнечных пятнах. Сейчас в нём великая усталость после страшных громыхающих лет. Покой. Но трепет новой жизни я слышу. Его отстроят, опять закипят его улицы, и станет над рекой, которую Гоголь любил, опять царственный город. А память о Петлюре да сгинет».
----------
В соответствии с законом Украины «О деколонизации» и по решению властей города Измаила демонтируют памятник основателю города -- генерал-лейтенанту Сергею Алексеевичу Тучкову (1767 – 1839).
----------
Коснёмся творчества другого нашего соотечественника -- Алексея Николаевича Крылова (1863 -- 1945), инженера-кораблестроителя, математика, механика.
Вот, далеко не полный перечень занятий Алексея Николаевича: Академик Петербургской Академии Наук. Профессор Морской академии; генерал для особых поручений при морском министре Российской империи. Руководитель Русского общества пароходств и торговли. Консультант комиссии особых артиллерийских опытов в Советской России. Директор Физико-математического института АН СССР. Консультант гироскопического сектора завода «Электроприбор» в Ленинграде. Председатель юбилейной комиссии по ознаменованию трёхсотлетия со дня рождения Исаака Ньютона. Написал книгу «Мои воспоминания». Представляем любопытные выдержки из этой книги, -- прочитать саму книгу можно по ссылке: flot.com/publications/books/shelf/memories
Подводная лодка обер-инженера Гласа
Как раз во время японской войны адмирал Вирениус был и. д. Начальника морского штаба, Рожественский был в плавании, а Вирениус исполнял его должность. Является к нему австрийский инженер — как он сам себя называл, обер-инженер Глас, — и говорит:
— Я от вас денег не потребую... Имею я проект подводной лодки, который хочу осуществить.
Подает чертёжик, на котором что-то набросано.
— Если вы эту лодку построите, — говорит он, — и доставите во Влади-восток, я на ней поеду и взорву броненосец «Микадо», а за это вы мне уплатите 200 000 рублей. Если другой броненосец взорву, уплатите 100 000 рублей. А пока что я хочу только, чтобы вы осуществили эту лодку. Пока она строится, положите мне какое-нибудь жалованье, ну, на первое время тысячи три будете мне платить...
Вирениус сказал:
— Напишите ему ассигновку на 6000 рублей, а проект доложим генерал-адмиралу.
Глас шесть тысяч получил, свой эскизик передал, заключили договор. Доложил Вирениус управляющему министерством адмиралу Авелану, затем генерал-адмиралу Алексею Александровичу. Тот посмотрел, спросил:
— Тут одна мина будет висеть? Я бы желал, чтобы две было. Глас готов: две так две.
Лодка была совершенно дурацкая: профиль вроде этакого автомобиля. Глас сидел так, что немного выдавался корпусом над водой, закрытый стеклом, и должен был ногами работать. А ходу эта история должна была давать, может быть, один узел... Была эта лодка построена и отправлена для испытаний в Чёрное море.
Министром был уже Бирилёв. Надлежало произвести испытания. Командир корабля, которому это было поручено, должен был проследить, чтобы Глас по условию прошёл до Балаклавы и вернулся обратно в течение 3 часов. Командир говорит:
— Эта посудина только от корабля отойдет — потонет, я таких испытаний допустить не могу.
Доложили Бирилёву. Бирилёв тоже говорит:
— Чёрт знает что, куда это годится. Никаких испытаний не делать. Сказать, чтобы Глас уезжал.
А по контракту следовало, что если первая лодка будет неудачной, русское правительство должно построить вторую лодку и вторую лодку испытать. Если и она будет неудачной, тогда договор сам собой исчерпывается. В контракте было дальше упомянуто, что если выйдут какие-нибудь недоразумения, то разбираться дело будет в австрийском суде, в Австрии.
Проходит порядочное время после приказа Бирилёва прекратить испытания. Россия заем делает, который за границей размещается.
Я тогда заведовал Опытовым бассейном. Получаю повестку — министр требует меня к себе. Оказывается, посол наш из Австрии телеграфирует, что на всю сумму, вырученную по займу, около полутора миллионов рублей, наложен арест по протесту инженера Гласа. Дескать, по контракту должны были построить две лодки, построили одну, второй не построили, а Глас на этом деле потерпел ущерб, потому что он мог взорвать броненосец и получить 200 000 рублей. Он требует свое вознаграждение, и австрийский суд должен будет это дело решать.
Министр говорит:
— Вы мне это дело разберите. Я вызывал и генералов, и адмиралов, они чепуху говорят, вы мне это дело выясните... Денег я ему платить не хочу. Надо будет с ним как-нибудь мириться.
Счастье наше, что Глас был фанатиком своей идеи, полусумасшедшим, а не то, что мошенником. Но за ним стояли мошенники и адвокаты, вероятно, вскорости сюда и приедут. А тут ещё праздник приближается — 17 октября. Надо ему немедленно всучить деньги и получить наш контракт обратно.
— Сколько вы, Алексей Алексеевич, разрешите израсходовать? — спрашиваю я.
— Возьмите, говорит, двадцать пять тысяч... Встретился я с Гласом и говорю ему:
— Вот что, лодку вашу мы осуществили, построили по вашему чертёжику; чем нам судиться, мы вам дадим эту лодку, довезём её до австрийской станции, заплатим пошлину, и вы тогда можете другим государствам показывать готовую лодку, а не только чертёжик, как у нас.
— Отлично, — говорит, — я согласен.
— Сколько вам дать ещё деньгами, за беспокойство?
— Дайте, — говорит, — три тысячи. Но я хочу, чтобы меня принял адмирал Бирилёв и засвидетельствовал, что я действовал во всём добросовестно.
Звоню по телефону адмиралу; прошу принять Гласа немедленно. Это было 16 октября.
Принял Бирилёв этого Гласа, сказал ему речь на английском языке. Затем я тотчас вынул деньги — три тысячи, всучил ему, от него контракт получил, и дело было кончено.
Популярно о математике
…Математика в современном своем состоянии настолько обширна и разнообразна, что можно смело сказать, что в полном объёме она уму человеческому непостижима, а следовательно, должен быть сделан строгий выбор того, что из математики нужно знать инженеру данной специальности…
…в Афинах, за 400 лет до нашей эры уже была популярна философия и как одна из её отраслей, — логика, т. е. искусство делать правильные умозаключения из данных предпосылок. При знаменитых Платоне и Аристотеле образцовым примером логики служила геометрия,.. изучавшая идеальные образцы, ею самою созданные, по свойствам своим соответствующие реальным, имеющимся в природе.
Это изучение основывалось на небольшом числе аксиом, определений и на трёх постулатах. Я не буду перечислять этих аксиом, вам известных, а приведу лишь постулаты, о которых в современных руководствах по геометрии часто не упоминается совсем. Вот они:
1) через две данные точки можно провести прямую и притом только одну;
2) ограниченная прямая линия может быть продолжена прямою же на любую длину;
3) когда дан радиус, один конец которого находится в данной точке, то этим радиусом может быть описан круг.
Затем всё учение, составляющее, по теперешней терминологии, элементарную геометрию, приводится, сводя все доказательства чисто логическими рассуждениями к аксиомам и все построения к сказанным постулатам. Таким образом возникла та геометрия, которая с неподражаемым совершенством изложена примерно за 250 лет до нашей эры Евклидом.
Само собой разумеется, что в то время геометрию изучали взрослые юноши, а вернее, в часы досуга зрелые бородатые мужи, искушённые в словопрениях перед судилищами и ареопагами, ибо лишь они могли оценить всю тонкость логики Евклида; теперь же в Англии в буквальных переводах мучают 12- и 13-летних мальчиков, и можно лишь удивляться, как общество «Защиты детей от жестокого обращения и покровительства животным» это допускает.
Попробуйте взять Евклида в переводе и посмотрите, какое умственное напряжение требуется, чтобы проследить ход его доказательств, но зато какова изумительная логичность и строгость их и какова их последовательность. Конечно, это изучение представляет, может быть, и превосходную умственную тренировку, но во всякой тренировке надо соблюдать должную меру.
В школе же Платона зародилось и учение о конических сечениях, которое впоследствии, также за 250 лет до нашей эры, было доведено Аполлонием до такой степени полноты и совершенства, что хотя вас и мучили в курсе аналитической геометрии изучением свойств этих кривых, но это составляет лишь малую долю того, что находится в сочинении Аполлония. Если к этому присоединить ещё сочинения Архимеда, величайшего из математиков всех времён и народов, то вы получите некоторое суждение о том, каков был гений древних греков.
Само собой разумеется, что всё в этих сочинениях излагается чисто геометрически с полною «евклидовой» строгостью рассуждений, не прибегая к той алгебраической символистике, к которой мы так привыкли теперь.
Хотя от древних остались гигантские по размерам и изумительные по красоте и пропорциональности здания и сооружения, но совершенно не известно, каким образом они разрабатывали проекты этих сооружений и оказывала ли им в этом помощь геометрия. Многое заставляет думать, что эта помощь была ничтожна.
С завоеванием древнего мира римлянами отвлечённая, чисто логическая наука греков постепенно приходит в упадок, сменяясь практической архитектурой, гидравликой и землемерием, а в IV и V вв., можно сказать, всякая наука утрачивается и замирает на целое тысячелетие. Но практика и техника как искусство, независимо от утраты отвлечённой науки, продолжают развиваться, и создаётся как бы разрыв между отвлечённою наукою и практикой.
Мы теперь с понятием о математике связываем понятие о вычислениях в самом общем и обширном значении этого слова. В древности ограничивались лишь производством численных вычислений, причём оно входило главным образом лишь в астрономию. С XVI в. в Европе зарождается пришедшее от арабов искусство буквенного исчисления и формальная алгебра.
Здесь приходится упомянуть великого философа и математика Декарта; с одной стороны, он своим афоризмом «Cogito ergo sum» (Мыслю — значит существую) как бы вновь наложил на математику тот отпечаток отвлечённости. С другой стороны -- преобразовал геометрию введением в неё алгебры и её вычислительных методов, которые были совершенно чужды древним.
В 1670-х годах Ньютон создаёт «исчисление флюент и флюксий», т. е. текущих количеств, как он его называет. Независимо от него в 1680-х годах это же исчисление находится и опубликовывается философом Лейбницем и называется им «исчисление бесконечно малых».
Ньютон… доводит эту науку до высокой степени развития чисто геометрическим путем, по образцу древних…
В течение XVIII в. анализ бесконечно малых доводится до высокой степени совершенства; на его основе развивается теоретическая механика, которая сперва, по примеру Ньютона, прилагается главным образом к изучению движения небесных тел и отчасти к баллистике. С середины XVIII в. механика начинает прилагаться к решению вопросов технических не только из области статики, которая была создана Архимедом, но и динамики.
С XIX в технические приложения механики как в области статики, так и динамики всё более и более проникают в технику и всё более и более её охватывают. Но и математика не стоит на месте, она продолжает развиваться в разных направлениях... разрослась она так, что литература по каждому из них в отдельности составляет целую библиотеку из многих сотен, многих тысяч, а иногда и многих десятков тысяч журнальных статей, руководств и трактатов.
Теоретическая механика также разрослась не в меньшей степени… Литература по каждому из отделов механики громадна и, можно сказать, практически необозрима.
Математика сама создаёт те идеальные образы, над которыми она оперирует, не только не прибегая при этом к наглядности, но тщательно изгоняя из своих рассуждений и доказательств всякую наглядность, всякое свидетельство чувств. Геометр не только не верит своим чувствам, но не признаёт самого их существования, он есть декартово «мыслящее существо». Геометру нет дела до того, есть ли в природе такие предметы, к которым его образы относятся, для него важно, что он их создал в своём уме, приписал им определения, аксиомы и допущения, после чего он с полною логичностью и строгостью развивает следствия этих аксиом и допущений…
Ясно, что практик, техник, каковым и должен быть всякий инженер, смотрит на дело совершенно иначе. Он должен развивать не только свой ум, но и свои чувства так, чтобы они его не обманывали; он должен не только уметь смотреть, но и видеть; он должен уметь не только слушать, но и слышать, не только нюхать, но и чуять; свои же умозаключения он должен сводить не к робкому декартову «мыслю — значит существую», а к твёрдому, практическому: «я это вижу; слышу, осязаю, чую — значит это так и есть».
Для геометра математика сама по себе есть конечная цель, для инженера — это есть средство, это есть инструмент такой же, как штангель, зубило, ручник, напильник для слесаря или полусаженок, топор и пила для плотника. Инженер должен по своей специальности уметь владеть своим инструментом, но он вовсе не должен уметь его делать; плотник не должен уметь выковать или наварить топор, он должен уметь отличить хороший топор от плохого; слесарь не должен уметь сам насекать напильник, но должен выбрать тот напильник, который ему надо.
Так вот геометра, который создаёт новые математические выводы, можно уподобить некоему воображаемому универсальному инструментальщику, который готовит на склад инструмент на всякую потребу; он делает всё, начиная от кувалды и кончая тончайшим микроскопом и точнейшим хронометром. Геометр создает методы решения вопросов, не только возникающих вследствие современных надобностей, но и для будущих, которые возникнут, может быть, завтра, может быть, через тысячу лет.
Вообразите же теперь инженера, вошедшего в этот склад и желающего в нём найти нужный ему инструмент. Он прежде всего будет поражён огромным количеством всего накопленного за 2500 лет материала, его изумительным разнообразием. При более внимательном рассмотрении он заметит среди массы других вещей, кажущихся простыми, и некоторые сложнейшие аппараты непонятного ему назначения, но изумительные по отделке их многочисленных деталей, по тщательной их пригонке, да к тому же оправленные в серебро и золото. Среди аппаратов новейшего изготовления он увидит множество приборов, служащих для самой точной, самой тщательной отделки изделий, т. е. множество разных шаберов и шлифовальных станков. Заметит он и много устарелого, вышедшего из употребления, местами будет попадаться и просто разный хлам.
Так вот эти систематические ассортименты — это те курсы, которые вам читают, и те руководства, изучение которых вам рекомендуют, а кладовщики и инструментальщики — это те профессора и руководители, которые вас обучают. Может быть, они сами и не инженеры, но зато они хорошо знают и хорошо владеют вверенным им инструментом, склад свой они изучили и знают, где и что в нём можно найти.
Однако, чтобы правильно выбрать готовый или правильно подобрать свой ассортимент инструментов, надо ближе разобраться в том деле, для которого он нужен. Для этого опять-таки бегло и в общих чертах проследим развитие кораблестроения...
Способы подготовки к экзаменам
… часто (студента) пичкают знаниями, сообщёнными на лекциях, но не оставляют ему достаточно времени для обдумывания, усвоения и настоящего изучения предмета.
Сто лет назад мой отец учился в 1-м кадетском корпусе. В каждом корпусе было по нескольку лентяев или неспособных к учению кадетов, которые с самого начала решали, что их выпустят прапорщиками в гарнизон в какую-нибудь Тмутаракань. У них было два способа подготовки к экзаменам.
Тогда писали гусиными перьями. И у каждого был «перочинный ножик». Так вот, одни начинали подготовку к экзаменам с того, что точили преостро ножик, затем шли в цейхгауз, где в чанах размачивались розги, и начисто подрезали все торчащие сучки, чтобы сделать розги «бархатными», и на этом подготовку к экзаменам заканчивали.
Другие, или более прилежные, или боявшиеся «бархатных» розог, готовились по сокращённым учебникам. Это делалось так: отрезалась треть книги сверху и треть снизу и вызубривалась оставшаяся середина. На экзамене хоть что-нибудь да ответишь, и, значит, нуля не поставят, и от розог избавишься. Судя по объёмам некоторых программ и курсов, и студентам Ленинградского кораблестроительного института придётся прибегнуть «к сокращению книги».
Размышленья картёжника
Вернусь к Г. Вильду… Каждый служащий должен был заносить в соответствующую графу то, что он делал. Но догадлив наш брат моряк. Служил в обсерватории при Вильде лейтенант И. Б. Шпиндлер, который затем был штатным преподавателем в Морской академии и в Морском корпусе. По совместной с ним службе я его знал. Так он в вильдовский дневник вписывал по-немецки: «изучал "Космос" Гумбольдта и размышлял по этому поводу», или: «Изучал теорию земного магнетизма Гаусса и размышлял по этому поводу», или «Изучал сегодняшнее предсказание погоды и размышлял по этому поводу» и т. д., и везде стояла одобрительная птичка Вильда.
Так как размышление никаких видимых знаков не оставляет, то, конечно, при всей своей учёности, Вильд не мог установить, о чём Шпиндлер размышлял, а знавшие Шпиндлера могли с уверенностью сказать, что размышлял он не о Гумбольдте и Гауссе, а о том, как он назначил малый шлем в бубнах и остался без пяти.
Загрязнение мест общественного удовольствия
Известный горбуновский анекдот: «В Кунавине [предместье Нижнего Новгорода] в каждом доме было по два дома терпимости. Один в нижнем этаже, другой — в верхнем. Как-то одна из обитательниц лежала на кушетке у открытого окна в самой неприличной позе, в костюме прародительницы Евы. Шедший мимо маляр взял, да и мазнул кистью, где следовало и не следовало. Гвалт, крик, городовой. Затем дело разбирается у мирового. Мировой затрудняется — под какую статью подвести. Письмоводитель шепчет ему: «Подведите под статью о загрязнении мест общественного удовольствия».
Лупите хорошенько, отвечать буду я!
В бытность Воеводского товарищем министра сразу после окончания рассмотрения конкурсных проектов он потребовал меня по телефону к себе.
Прихожу, застаю у него в кабинете начальника Главного управления кораблестроения и снабжения контр-адмирала И. П. Успенского и представителя итальянской фирмы, участвовавшей в конкурсе, некоего афериста Гравенгофа.
— Вот г-н Гравенгоф желает принести на вас жалобу П. А. Столыпину, что вы несправедливо забраковали проект той фирмы, представителем которой он является.
— Пусть жалуется не только Столыпину, а хоть самому господу богу. Этот господин просто шантажист. В технике нет места прилагательным, а только числам. При рассмотрении проекта мною обнаружено, что ряд технических заданий фирмою не исполнен, чем и достигнуто мнимое сбережение веса.
Этот господин являлся и в технический комитет. В технике и кораблестроении он равно ничего не знает и не понимает. Я ему показал, в чём состоят упущения в его проекте, а он вместо дела осмелился мне угрожать жалобой Столыпину. Вы знаете курьеров Морского технического комитета Роднина и Андрейчука. Оба они отставные унтер-офицеры гвардейского экипажа, ростом по 6 футов 5 дюймов, я им приказал вывести этого господина за двери Морского технического комитета, а если он вновь покажется, то спустить его в три шеи с лестницы — «лупите хорошенько, отвечать буду я». Хотя я в вашем кабинете, но советую и вам приказать с ним поступить так же.
Гравенгоф исчез моментально.
Тогда Воеводский обратился ко мне:
— Алексей Николаевич, вы нам всё дело испортили. Мы с Иваном Петровичем его деликатно уговаривали жалобы Столыпину и итальянскому послу не подавать, готовы были даже уплатить некоторую компенсацию за расходы.
— Ваше превосходительство, его фирма почтенная, мои технические указания неоспоримы, она их поймёт и увидит, что инженер, составитель проекта, некоторые технические условия заданий не исполнил, даст за упущения ему нагоняй; шантажист же Гравенгоф, получив от вас компенсацию, фирме бы её не передал, а присвоил бы себе.
Впоследствии Гравенгоф попался в каких-то тёмных делах и как иностранец был из России выслан, и когда я показал известие об этом в газетах Воеводскому, он признал, что я был прав, и благодарил, что избавил его от шантажа.
Как поступать с анонимными письмами
Как-то раз на докладе передает мне И.К. анонимное письмо министру с его пометкой: «Просьба Морскому техническому комитету рассмотреть и доложить».
— Ваше превосходительство, вы это мне передаёте как официальный документ?
— Вы видите резолюцию министра?
— Слушаю, ваше превосходительство, будет исполнено, — и думаю про себя: «Ну, держись, Воеводский, больше мне анонимных писем присылать не будешь».
В письме значилось: «Ваше превосходительство, обратите внимание на Морской технический комитет. Там служит младшим чиновником Николаев, он даже школы писарей не кончил, а ему командировки дают, потому что у начальства подлизательствует. Доброжелатель».
Николаев в комитете действительно служил, а командировки ему давались такие: отвезти 12-дюймовую пушку во Владивосток. Вручалось «предложение», по которому ему отводилось место в тормозной каютке, по 45 коп. суточных и «разносная книжка», и ехал он 30 дней до Владивостока и 30 дней обратно с порожним транспортёром. Такая же командировка в Севастополь. Видно, что «доброжелатель» позавидовал.
Требую в свой кабинет старшего делопроизводителя Морского технического комитета статского советника Н. Т. Федотова:
— Будьте любезны, доставьте мне 1-й том Свода законов и тот, где говорится о безымянных письмах, кажется, 14-й.
— Свода законов у нас нет.
— Возьмите рядом, в Морской библиотеке.
— Ведь Свод законов 17 томов, очень трудно будет разыскать нужную статью о безымянных письмах.
— Николай Тихонович, вы ошибаетесь, разыскание нужной статьи делается почти моментально по алфавитному указателю к Своду законов.
Возвращается примерно через 30 мин, подаёт 1-й том.
— Где же алфавитный указатель? — В Морской библиотеке его нет.
— Взгляните в окно, на углу Невского и Адмиралтейской площади видите магазин Чавчавадзе; в нём торгуют офицерскими вещами, а также собраниями и оттисками приказов, положений, узаконений; пошлите купить указатель, он стоит всего три рубля.
Через несколько минут указатель был у меня на столе.
… В томе 1-м я отметил следующую статью (кажется, 61): «Министры по жалобам и прошениям, им подаваемым или из департаментов поступающим, учиняют скорое и справедливое решение, наблюдая, однако, чтобы не умалять власти мест низших и не вчинять дел пустых и внимания не заслуживающих, а от единой токмо кляузы проистекающих».
В томе 14-м я нашел такую статью: «Ежели кто получит безымянное письмо или пасквиль, то, не распространяя оного, или уничтожает, или же отсылает в местную полицию для сыскания сочинителя, а буде таковой найден не будет, то объявляется за бесчестного, пасквиль же предаётся сожжению через палача». (Здесь эти статьи цитированы по памяти).
Зову Федотова:
— Николай Тихонович, составьте мне заверенную выписку отмеченных мною статей. В левом нижнем углу, как по канцелярским правилам полагается, напечатаете: «Морскому министру». От меня заготовьте по форме следующий доклад на бланке председателя Морского технического комитета:
«Морскому министру.
Во исполнение резолюции Вашего превосходительства на возвращаемом при сём анонимном письме прилагаю выписки из свода законов, т. 1 и т. 14.
Из последней из сих выписок ваше превосходительство изволите усмотреть, что указанное безымянное письмо надлежало направить не мне, исполняющему должность председателя Морского технического комитета, а в санкт-петербургскую полицию для сожжения через палача.
На основании же первой выписки в Морском техническом комитете никакого расследования, ни дела по сему поводу не возбуждено.
И. д. председателя А. Крылов»…
Федотов, прочитав статьи закона и мой доклад, прямо обомлел:
— Как можно нечто подобное писать морскому министру!
— Ничего, пусть знает закон и исполняет его: поверьте, даже не заикнётся, а проглотит целиком.
При очередном докладе вручаю всё И. К.:
— Ваше превосходительство, я утруждаю вас этою пакостью. Ибо вы мне вручили сей «официальный документ», — тем же порядком возвращаю его министру.
— Едва ли министр останется доволен вашей справкой: думаю, что с тех пор (1808 г.), как в России учреждены министерства, ни один министр подобной справки не получал.
На этом дело было кончено; лишь изредка кто-нибудь из моих товарищей спрашивал:
— Правда ли, что ты по поводу анонимного доноса написал морскому министру, чтобы с такими делами он обращался не к тебе, а к санкт-петербургскому палачу?
Как делаются шпаргалки
К назначенному часу собралось около 120 членов Думы, пришёл адмирал К. П. Пилкин, члены Адмиралтейств-совета; посередине первого ряда кресел — председатель комиссии обороны А. И. Гучков, рядом с ним Воеводский, затем К. П. Пилкин, член Думы граф Бобринский; во втором ряду, позади Воеводского, — А. И. Звегинцев; на стульях остальные члены Думы, так что зал оказался заполненным.
Воеводский открыл заседание и сказал:
— Членам Государственной думы угодно получить объяснения по трём вопросам: каким образом секретный журнал Морского технического комитета стал достоянием гласности; что верно и что не верно по существу в статье Брута; какие вредные последствия может иметь опубликование этого журнала. Прошу вас сделать об этом доклад.
Свой доклад я начал со ссылки на дело гвардейского офицера Вонлярлярского, который, торопясь получить наследство, подкупил доктора Панченко, чтобы тот отравил родного дядю Вонлярлярского; оба пошли в бессрочную каторгу.
— Если миллионер и доктор медицины могли пойти на такое преступление из-за денег, то почему же вы считаете, что какой-нибудь писарёк Морского технического комитета, получающий жалованье 25 руб. в месяц, должен быть более стоек перед деньгами и более честен, чем князья и графы? — спросил я у собравшихся.
Дальше я сослался на то, что присылаемые в запечатанных пакетах темы экзаменационных работ для гимназий выкрадываются, печати подделываются, и этими темами гимназии торгуют, предлагая их другим гимназиям. Это делается самым разнообразным образом — через гувернантку директора, через горничную инспектора и т. д.
Обращаясь к Звегинцеву, я сказал:
— Александр Иванович, мы с вами были вместе в Морском училище. Ваш выпуск в складчину подкупил «рыжего спасителя» Зуева, чтобы получить экзаменационные задачи по мореходной астрономии. Задачи эти печатались в литографии Морского училища под надзором инспектора классов, бумага выдавалась счётом, по отпечатании камень мылся в присутствии инспектора и т. д.
Однако стоило только инспектору на минуту выйти, как Зуев, спустив штаны, сел на литографический камень и получил оттиск задач по астрономии. Вы лично, Александр Иванович, по выбору всего выпуска списали на общее благо этот оттиск. Ведь так это было?
Сквозь гомерический хохот всего зала послышался робкий ответ Звегинцева:
— Был грех.
Первый вопрос о разглашении сведений был исчерпан.
Чопорный Воеводский покраснел, как рак, а старый адмирал К. П. Пилкин неудержимо громко смеялся в свою белую окладистую бороду.
Правильный образ жизни
Известно, что Иван Михайлович Сеченов по окончании курса Инженерного училища, прослужив недолго в сапёрах, вышел в отставку и поступил на медицинский факультет Московского университета. Здесь он сблизился и подружился с С. П. Боткиным. …Иван Михайлович передавал такой рассказ С. П. Боткина:
— Вот, Иван Михайлович, был у меня сегодня интересный пациент, ваш земляк; записался заранее, принимаю, здоровается, садится в кресло и начинает сам повествовать:
— Надо вам сказать, профессор, что живу я давно почти безвыездно в деревне, чувствую себя пока здоровым и жизнь веду очень правильную, но всё-таки, попав в Петербург, решил с вами посоветоваться. Скажем, летом встаю я в четыре часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объезжаю поля. Приеду домой около 6 1/2 часов, выпью стакан водки и иду обходить усадьбу — скотный двор, конный двор и прочее. Вернусь домой часов в 8, выпью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11, выпью стакан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью стакан водки... и т. д.
— Позвольте вас спросить, давно ли вы ведёте столь правильный образ жизни?
— Я вышел в отставку после взятия Варшавы (Паскевичем в 1831 г.) и поселился в имении, так вот с тех пор; а то, знаете, в полку, я в кавалерии служил, трудно было соблюдать правильный образ жизни, особенно тогда: только что кончили воевать с турками, как поляки забунтовали. Так, вот, профессор, скажите, какого мне режима придерживаться?
— Продолжайте вести ваш правильный образ жизни, он вам, видимо, на пользу...
Навигация речная
В 1879 г. ходил по Суре пароход купца К. Н. Попова «Неожиданный». От Васильсурска, где Сура впадает в Волгу, «горой» до Алатыря около 150 вёрст, и мы решили ехать по железной дороге до Нижнего, пароходом в Васильсурск и… Алатырь. С пересадками мы ехали семь суток, из них на «Неожиданном» — пять, т. е. дольше, чем лайнеры последнего времени пересекали Атлантический океан.
Про волжских комаров говорят, что они кусают даже сквозь полушубок. Пять суток на «Неожиданном» показали его пассажирам, что сурские комары не уступают волжским.
Сура очень извилистая, берега ее песчаные, течение быстрое, поэтому на ней множество мелководий, или, по-местному, «перекатов», которые хотя в общем и сохраняют свои места, но постоянно изменяют очертание. Идя вверх по течению, пароход должен был грузиться так, чтобы сидеть носом на несколько дюймов глубже, чем кормой; благодаря этому его не разворачивало, когда приходилось притыкаться к мели.
При подходе к перекату уменьшали ход, и малым ходом пароход притыкался к отмели. Как только слышалось своеобразное шуршание, машину останавливали и раздавалась команда капитана:
— Ванька, Васька, скидай портки, сигай в воду, маячь!
Ванька и Васька, полуголые, прыгали в воду и «маячили», т. е. измеряли глубину, подавая, в особенности ночью, результаты своего своеобразного промера так:
— Василь Иваныч, — кричит, например, Васька, — здеся по колено!
— Иди к правому берегу! Через некоторое время:
— Василь Иваныч, здеся по пол-ляжки!
— Иди еще!
Наконец, раздаётся желательное:
— Василь Иваныч, здеся по брюхо!
— Стой там, подавай голос!
Точно так же выставлялся и живой маяк Ванька. По их голосам «Неожиданный» и перебирался малым ходом, вернее сказать, перетирался через перекат.
Весной Сура разливается, поднимаясь выше своего летнего уровня метров на 8 -- 9, и заливает берега. Теперь не помню, в 1882 или в 1883 г., сбившись с фарватера, «Неожиданный» сел на мель на залитом берегу; сняться с мели Василь Иваныч не поспел или не сумел (как говорили, его судоводительское образование состояло в том, что он раньше был ямщиком на тракте Порецкое — Промзино, пролегающем по берегу Суры, и перешёл служить на пароход, потому что «к буфету ближе»). Вода быстро спала, и пароход весь год до следующей весны простоял в чьём-то огороде.
Навигация морская
Замечательно, что в 1880 г. один из пароходов Аральской (военной) флотилии во время разлива Аму-Дарьи также сел на мель в нескольких стах саженях от берега, не успел вовремя сняться с мели и два года простоял на берегу. Но его командир, в чине капитана 2-го ранга, был искуснее Василь Иваныча, которого К. Н. Попов опять прогнал в ямщики. При посадке на мель аральского парохода был отдан якорь и, как полагалось, поднят гюйс, так что пароход стоял «на якоре» «под вымпелом», т. е. как бы «в морской кампании». На нём каждое утро с обычной церемонией поднимали в 8 часов флаг и гюйс, на нём велся по форме вахтенный журнал, в который вписывалось всё, что полагается, т. е. на левую страницу — метеорологические наблюдения, а на правую — текущие события корабельной жизни под заголовком: «Стоя на якоре близ кишлака Абдул-Чекмень, с полудня случаи». На пароходе производились все полагавшиеся «по якорному расписанию» учения, например, спуск и подъём гребных судов, обучение гребле (с одного борта по песку), пожарные и боевые тревоги, артиллерийские учения, изредка с пальбой в цель из орудий, салюты и расцвечивание флагами по царским дням и т. д., а главное, всем шло «морское довольствие по положению».
Такое плавание «по суху, яко по морю» продолжалось более двух лет, пока из Петербурга не нагрянуло какое-то «начальствующее лицо», возбудившее против командира и офицеров «судное дело». Насколько помню, постановка на мель была отнесена «к неизбежным случайностям»; в остальном же командир отговаривался тем, что на Аму-Дарье бывают совершенно неожиданные паводки, и он держал вверенный ему пароход в постоянной готовности при первом паводке сняться с мели, служба на пароходе протекала во всём согласно «Морскому уставу» и довольствие производилось во всём согласно «Уставу счетному». Состава преступления суд не нашёл, все были оправданы, и дело производством прекращено.
Ученье у немцев
1874 год. В Севастопольском училище учителем немецкого языка был немец-колонист, приходивший на урок в свёрнутом в несколько раз одеяле, служившем ему вместо пледа. Так как он уверял, что у него болят зубы, для лечения зубов у него из кармана всегда торчал полуштоф водки, к которому он частенько прикладывался, — хлебнёт, прополощет рот и, само собой разумеется, не выплюнет, а проглотит. Больших познаний мы от него не приобрели.
Рига, 1875 год. Немецкому языку нас учил сам хозяин, вюртембергский уроженец, герр Густав Юнкер, и хотя линейка (квадратик) и камышовая палка, которой пыль из платья выколачивают, служили «учебными пособиями», но учил нас толково, понятно, ясно и по-своему. Камышовую палку он применял или за упорную лень, или за дерзость преподавателю по его жалобе, или за крупную шалость; вызывал перед классом к доске и приговаривал: «Ich werde dir das Fell ausklopfen, т. e. «Я тебе шкуру-то выколочу», — и выколачивал.
К рождеству я уже довольно свободно говорил по-немецки, был переведён в старший класс и вскоре стал первым учеником.
Ученье у француза
Вернусь к Руа и его системе наказаний и поощрений. Уже сказано, что нас в классе было более 50 мальчиков, рассаженных по партам; сам Руа сидел на кафедре, возвышавшейся примерно на полтора метра над партами; кафедра стояла в углу классной комнаты диагонально против входа в класс. Сверху Руа мог видеть, что делает каждый из учеников, а его зоркий глаз горца-проводника замечал каждую мелочь. В числе учебных пособий был толковый французский словарь Bernard форматом примерно 20 х 18 см в 600 страниц.
Чуть он замечал, что ученик не слушает и занят чем-нибудь, к уроку не относящимся, с поразительной меткостью летел в голову словарь и раздавалась команда:
— Ты мне перепишешь 25 строк со страницы 100-й словаря.
Это было наименьшее наказание, оно по мере вины повышалось до 50, 100, 200 строк и как высшая ступень:
— Ты мне перепишешь всю букву С из словаря, — т. е. почти 50 страниц. Переписывать надо было чисто и чётко, в свободное время. Это приучало писать быстро и разборчиво; рекордной цифрой было 100 печатных строк в час.
Школьный двор был в уровень с верхушкой крыш пятиэтажных домов нижней улицы, параллельной Cours Jullien. Дом против двора был сломан, и двор с северной стороны граничил с отвесным обрывом высотою около 25 метров и был с этой стороны ограждён каменной стеной, высотою около 80 см, а над нею железной решёткой примерно в 1,5 метра.
За дерзость, упорное неповиновение или крупную шалость Руа иногда приходил в ярость, хватал ученика за шиворот и, держа его на весу, выбегал во двор, вскакивал на стенку и, держа ученика над обрывом за решёткой, орал страшным голосом:
— Я в каторгу пойду, но я брошу мерзавца в пропасть!
Ученик при этом визжал, как поросёнок, которого колют, и, получив ещё в назидание пару добрых оплеух, был рад возвратиться в класс, а не слететь в пропасть.
За хорошие ответы выдавались именные боны на пять и десять зачётов, которыми можно было откупаться от писания строк, считая каждый зачёт за пять строк.
Экий матерщинник!
Отец А.Н. Крылова некоторое время служил в артиллерии, в 13 бригаде (Примечание, – ред. ДВ)
По заключении мира всю 13-ю бригаду отправили в Москву готовить фейерверк для предстоящей в 1857 г. коронации Александра II, причём пороху и всякого фейерверочного снадобья отпускали в неограниченном количестве.
Фейерверк должен был изображать извержение Везувия, и, кроме того, собранный со всей армии хор в 3000 музыкантов должен был исполнить гимн «Боже, царя храни», а вместо турецкого барабана должны были служить залпы артиллерии, производимые гальванически композитором генералом Львовым, причём было отпущено по 300 выстрелов на орудие, чтобы Львов мог напрактиковаться в игре на столь своеобразном турецком барабане…
С началом Крымской войны отец был вновь призван на военную службу и определён во вторую лёгкую батарею 13-й артиллерийской бригады, на вакансию, оставшуюся свободной после Л. Н. Толстого, переведённого в другую бригаду.
Л. Н. Толстой хотел уже тогда извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: «Ну к чему такие слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, просто, значит, бессмыслицу говоришь, ну и скажи, например, ёлки тебе палки, эх, ты, едондер пуп, эх, ты, ерфиндер и т. п.»
Солдаты поняли это по-своему:
— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матерщинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь.
----------
Уважаемые читатели, новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка», вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна»
youtube.com/@Dunvolna.ru-2015/videos
youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd
2024 год