Дунайская волна
Главная : Литература : История Статьи : Библиотека
 

ОДЕССА... ПАРОХОДСТВО... ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ

Публикуем несколько рассказов Аркадия Хасина, ветерана флота. Он родился в 1930 году, в Одессе. С 1946 по 1998 год проработал в Черноморском пароходстве.

Дерибасовская, 4

Адрес Черноморского пароходства был Дерибасовская,2. А в соседнем доме по адресу Дерибасовская,4 жили со своими семьями моряки.

Дом этот четырехэтажный, с высокими окнами, с мраморной лестницей в гулкой парадной построен был в 1912 году для РОПиТ (Русское общество пароходства и торговли). Не знаю, кто жил тогда в этом просторном доме, но в советские времена, когда там поселились моряки, квартиры в доме были коммунальными с длинными коридорами, в конце которых были общие кухни, пропахшие примусным чадом, и с общими уборными, возле которых по утрам выстраивались очереди переминавшихся с ноги на ногу жильцов.

Но жили здесь дружно. И когда кто-то из моряков возвращался из долгого плавания это отмечалось всей квартирой. В коридоре устанавливался общий стол, из комнат, где в каждой ютилась семья из четырех-пяти человек, выносились стулья, из кухни несли винегрет, холодец, подгоревшие котлеты, виновник торжества ставил выпивку и веселое застолье при тусклом свете коридорных ламп затягивалось до поздней ночи...

Начальником пароходства в те годы был Алексей Евгеньевич Данченко,

Это при нём по его инициативе был построен Ильичёвский порт и началось строительство Юго-Западного жилого массива, получившего название «Одесских Черёмушек». И моряки, жившие в коммуналках, в полуподвалах в семейных общежитиях и даже в порту на ржавой брандвахте, начали получать в этом новом районе отдельные квартиры. Причем, не в пример сегодняшним временам, совершенно бесплатно.

Начали переезжать на «Черемушки» и семьи моряков с Дерибасовской, 4. А дом перешёл пароходству. На первом этаже разместилась инспекция морского Регистра СССР, на втором партийный комитет, на третьем отдел теплотехники, технический отдел и техническая библиотека, а на четвёртом радиоцентр.

Но в одной из комнат этого дома на третьем этаже продолжала жить семья второго механика парохода «Измаил» Давида Флейшмана. У Флейшмана была взрослая дочь, собиравшаяся замуж. И когда ему предложили двухкомнатную квартиру на «Черемушках», как для семьи из трёх человек, он потребовал и однокомнатную квартиру для дочери.

-- Она выходит замуж, -- заявил Флейшман начальнику квартирного отдела пароходства, -- и мы будем жить все вместе? А появится ребенок? Нет, с Дерибасовской не уйду, пока не дадите квартиру и ей!

Флейшману в его требовании отказали и попытались выселить из дома с помощью милиции. Но он с такой яростью набросился на милиционеров, что те отступили, пригрозив отправить его в психушку.

«Измаил» стоял тогда в Одессе на ремонте, и Флейшман, чтобы добиться своего, отпросился в отпуск.

Однажды ему уже приходилось отвоёвывать своё жилье. А было это так.

На Дерибасовской, 4 он поселился в 1939 году после возвращения с острова Майорка из фашистского плена.

Окончив в девятнадцать лет Одесский морской техникум (сегодня это мореходное училище имени Александра Маринеско), Флейшман получил назначение на должность 4 механика парохода «Катаяма», названного так в честь Генерального секретаря Компартии Японии.

Старшим помощником капитана на этом пароходе была легендарная женщина Берта Яковлевна Рапопорт, ставшая впоследствии первой в мире женщиной-капитаном дальнего плавания. В 1949 году, в разгар сталинской антисемитской кампании «по борьбе с безродными космополитами» она, как еврейка, была уволена из пароходства и много лет работала диспетчером Одесского портофлота. Сейчас на здании портофлота в память о ней установлена мемориальная доска.

Как еврей, Флейшман тоже был уволен в 1949 году из пароходства и стал работать кочегаром в портовой котельной. Но после смерти Сталина, когда к власти пришёл Хрущёв, флот Черноморского пароходства начал быстро пополняться новыми судами, которые строили на Николаевском, Херсонском и Ленинградском судостроительных заводах, и морских специалистов стало не хватать. Тогда его, как и многих других уволенных «инородцев», снова приняли на работу в пароходство и даже открыли заграничную визу…

В те годы, когда Флейшман окончил морской техникум, в Испании шла гражданская война. Советский Союз помогал оружием и продовольствием правительству республики, против которого поднял фашистский мятеж генерал Франко. Военные корабли мятежного генерала арестовывали или просто топили советские суда, державшие курс к берегам Испании. Так были потоплены пароход «Благоев» и теплоход «Комсомол», а их экипажи захвачены в плен.

Такая же судьба постигла и «Катаяму». Под угрозой расстрела пароходу пришлось изменить курс и под конвоем франкистского пирата прийти на Майорку, где экипаж был отправлен в концлагерь.

Полтора года томились в фашистском плену моряки, подвергаясь пыткам и издевательствам. Давиду Флейшману за то, что в День Международной солидарности трудящихся он громко запел «Интернационал», франкисты, ворвавшись в барак, выбили зубы.

И всё же настал счастливый день освобождения…

В Одессе встречали их как героев. Вот тогда Флейшман и получил комнату в доме по Дерибасовской, 4. и переселился туда с отцом и матерью из полуподвала на Молдаванке. А вскоре женился, и стали они жить в небольшой двадцатиметровой комнате вчетвером, разгородив комнату ширмой.

В 1941 году, за несколько дней до войны, у него родилась дочь. Так оказались они в своей комнате впятером.

С началом войны он был призван во флот и попал в морскую пехоту, защищавшую Одессу.

В августе 1941 года он был ранен и отправлен в госпиталь, который находился в Сабанских казармах на Канатной, тогда улица Свердлова.

Узнав, что он рядом, в нескольких кварталах от Дерибасовской, к нему пришла вся семья. И тут он стал уговаривать их эвакуироваться. Но отец категорически отказался:

-- Мы с мамой старые люди. Куда нам ехать? А если даже и придут немцы, не думаю, что нас будут трогать. В 1919 году, когда немцы были на Украине, никого из евреев не трогали. Вот деникинцы, те устраивали еврейские погромы. А немцы – культурная нация. В их зверства я мало верю!

Но жена Флейшмана с ребенком всё же эвакуировалась. А родители остались…

Выписавшись из госпиталя, он вернулся в свой полк и 14 октября 1941 года с последним кораблём покинул Одессу.

А потом были бои за Севастополь, Новороссийск, ранения, госпитали, снова бои, освобождение Керчи, Феодосии, Севастополя и 10 апреля 1944 года, ошалевший от счастья в распахнутом флотском бушлате с автоматом в руках, он бежал с товарищами по чёрным от пожарищ улицам родного города, освобождённого от фашистов.

И вот – Дерибасовская, с вывороченной снарядами мостовой, с обгоревшими фасадами домов и наконец – дом по Дерибасовской, 4.

Закинув за плечи автомат, он взбежал по лестнице на третий этаж и постучал в дверь своей комнаты.

Дверь долго не открывали, и он уже подумал, что в комнате никого нет. Но вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла незнакомая женщина. За её юбку держалась маленькая девочка.

-- Вам кого?

-- Как кого? - дрожа от волнения спросил он. – Здесь жили мои родители. Где они?

-- Где, где, убили их в гетто! – и дверь перед ним захлопнулась.

Он стал стучать в дверь прикладом автомата. Но дверь не открывалась. Из соседней комнаты выглянула испуганная старуха, в которой он с трудом узнал их соседку Лену, жену третьего механика пассажирского теплохода «Аджария». (В мае 1942 года «Аджария», принимая в Севастополе в Камышовой бухте раненых, во время налета фашистской авиации от прямого попадания бомбы затонула прямо у причала).

-- Давид? – вскрикнула Лена и, зарыдав, бросилась ему на шею.

А через несколько минут, сидя в её комнате, он узнал о страшной судьбе своих родителей.

В январе 1942, согласно приказа оккупационных властей, они ушли на Слободку, в гетто, откуда уже не вернулись. А их комнату заняла женщина с ребёнком из разбомбленного возле порта дома.

Попрощавшись с Леной, он вернулся в свою часть. Войну закончил в Праге, и в конце 1945 года вернулся в Одессу.

Теперь его комната была занята каким-то мужчиной. Из эвакуации должна была вернуться жена. И ему, во что бы то ни стало, нужно было отвоевать свое жильё.

Началось с драки. Потом был суд. И к тому времени, когда в Одессу вернулась жена, он снова был хозяином своей комнаты.

Ну, а к тому времени, когда жильцов дома по Дерибасовской.4 начали переселять на «Черемушки», дочь Флейшмана выросла, собиралась замуж и он, как я уже сказал, потребовал квартиру и для неё.

Его вызвал начальник отдела кадров и пригрозил увольнением. И тогда он записался на прием к начальнику пароходства.

Когда он вошел в кабинет Данченко, то увидел рядом с ним начальника отдела кадров, начальника квартирного отдела и секретаря парткома… Объяснив Данченко свою ситуацию, Флейшман, срывающимся от волнения голосом, сказал:

-- Алексей Евгеньевич, когда ваш сын Сергей, живя с вами в огромной квартире на Пушкинской, 2 женился, он сразу получил отдельную квартиру. Почему же я, работая в пароходстве с довоенных лет, пройдя фронт, имея боевые ордена и медали, не могу получить для своей дочери, которая должна выйти замуж, одну отдельную комнату. Где же справедливость?

Данченко внимательно посмотрел на Флейшмана, полистал лежавшее перед ним его «Личное дело» и сказал:

-- Мы ваш вопрос решим. Идите.

И Флейшман получил для дочери отдельную комнату!

Вот такие события происходили когда-то по адресу Дерибасовская, 4.

С развалом Советского Союза поговаривали, что этот дом хочет забрать областная прокуратура. Потом какая-то организация начала достраивать там ещё один этаж, но вскоре работы прекратились. Не знаю, что будет с этим домом завтра, но сегодня он стоит пустой, с выбитыми оконными стёклами, с заколоченной парадной и с заваленным мусором двором. Дом -- призрак. Как и ушедшее в небытие бывшее с ним по соседству Черноморское пароходство…

Невыездной капитан

...И вот в 1961 году, плавая механиком на теплоходе «Устилуг», попав однажды в Геную, я увидел в витрине книжного магазина эту книгу (Бориса Пастернака «Доктор Живаго», -- ред.) Удержаться от её покупки было выше моих сил, и я её купил.

В городе я был не один. В те времена, согласно «Правил поведения советского моряка за границей», мы увольнялись по три человека. В Генуе со мной было ещё двое. Оба -- мои друзья, которые поклялись, что ни одна живая душа не узнает о моей покупке.

Прочитав книгу, я выбросил её в море. Но по приходу в Одессу кто-то всё же донёс в КГБ, и меня начали вызывать на допросы в это неуютное учреждение.

Кончилось тем, что меня лишили права на загранплавание и перевели в каботаж. Так я попал на пассажирский теплоход «Украина», ходивший по Крымско-Кавказской линии.

Экипаж «Украины» состоял из таких же штрафников, как и я. Кто-то во время войны оставался на оккупированной территории, у кого-то попал в немецкий плен отец, у кого-то в жил родственник за рубежом…

Капитаном «Украины» был Илья Яковлевич Лукьяненко. Строгий, малоразговорчивый человек, но прекрасный моряк. Илья Яковлевич швартовал судно так красиво, что когда «Украина» входила в очередной порт, на берегу собирались толпы людей полюбоваться на швартовку пассажирского лайнера.

Порядки на «Украине» были как на военном корабле. По утрам капитан в сопровождении старшего помощника и судового врача обходил судно, заглядывая во все закоулки и в жилые помещения команды. И если в кубриках матросов или мотористов видел плохо заправленную койку, приказывал старпому оставить провинившегося «без берега».

С приходом в Батуми, где теплоход стоял сутки, объявлялся общесудовой аврал. После высадки пассажиров номерные приводили в порядок пассажирские каюты, официантки убирали рестораны, застилая столы крахмальными скатертями, в машинном отделении мотористы драили металлические трапы и медные части механизмов до зеркального блеска, а матросы с подвесок подкрашивали белилами борта теплохода. И перед выходом из Батуми в обратный рейс на Одессу немолодая уже «Украина», постройки 1939 года, сверкая на солнце свежей краской, весело и празднично отражалась в воде…

Слушая капитана на командирских совещаниях или на судовых собраниях, я думал: «А за что он лишён заграничной визы? Кому, как не ему, командовать пассажирскими лайнерами, работавшими на международных линиях, которых в Черноморском пароходстве было в те годы немало!» Но кто мне мог это объяснить?

Помог, как всегда, случай. Как-то пошел с нами в рейс старейший одесский журналист, зам главного редактора газеты «Моряк», Яков Григорьевич Кравцов. Ехал он на отдых в Сочи.

Я часто печатался в «Моряке», и хорошо был знаком с Яковом Григорьевичем. Он не только подсказывал мне темы, интересующие газету, но и правя мои рукописи, давал мне уроки журналистского мастерства.

Работая в «Моряке»,..  когда там начинали печататься будущие классики мировой литературы Исаак Бабель, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Эдуард Багрицкий и другие, Яков Григорьевич был не только знатоком образного и просмоленного языка моряков, но и знатоком морской жизни, о которой увлекательно писал в своих статьях. И, конечно, знал многих капитанов. Он и рассказал мне по какой причине капитан «Украины» не имел загранвизы…

В 1942 году при обороне Севастополя Илья Яковлевич командовал ротой морской пехоты. В одном из тяжёлых боев, когда на позиции моряков пошли в наступление немцы, Илья Яковлевич, поднял роту в контратаку.

И тут увидел, что недавно прибывший к ним молодой политрук,.. струсил и побежал назад. Разъярённый Илья Яковлевич выстрелил ему вслед.

Когда немцы были отбиты, и разгоряченные боем, окровавленные, в разодранных бушлатах моряки вернулись в свой окоп, Илья Яковлевич увидел стонущего там от боли политрука. Он был ранен в плечо. Приказав санинструктору перевязать мерзавца, Илья Яковлевич отправил его вместе с другими ранеными в госпиталь.

А спустя некоторое время Илью Яковлевича вызвали в Особый отдел, где ему зачитали донос, в котором он обвинялся во всех смертных грехах.

Донос был написан раненым им политруком. Илья Яковлевич был отстранён от командования ротой и отправлен в штрафной батальон.

Штрафники воевали на самых тяжелых участках фронта и мало кто из них оставался в живых. Погиб бы и Илья Яковлевич, но в одном из боёв -- тяжело ранен. Случилось это уже в боях за Новороссийск.

Провалявшись несколько месяцев в госпитале и выйдя из него, Илья Яковлевич, как закончивший до войны Одесский морской техникум и плававший штурманом, был назначен командиром самоходной десантной баржи. Участвовал в высадке десанта на Малой земле. Потом в Керченской и Феодосийской десантных операциях. Снова был тяжело ранен, и по выходу из госпиталя комиссован.

В родную Одессу вернулся в 1944 году… Пароходство только восстанавливалось, специалисты были нужны, и Илья Яковлевич был назначен вторым помощником капитана на теплоход «Калинин»… по рекомендации капитана стал старшим помощником.

Но когда «Калинин» должен был идти в первый загранрейс, Илью Яковлевича с теплохода списали. В КГБ, где морякам открывали визы, Илье Яковлевичу припомнили штрафбат. С тех пор он плавал в каботаже…

Осенью «Украина» стала на ремонт, пришвартовали к нерабочему причалу Одесского порта. Каждое утро заводской катер привозил к нам слесарей и трубопроводчиков, и я целые дни проводил в машинном отделении, где шли ремонтные работы.

В один из таких дней позвонил в машинное отделение капитан и попросил меня подняться к нему в каюту.

… Илье Яковлевичу звонил начальник пароходства, который хочет принять у нас на борту делегацию профсоюза английских моряков. Наш ресторан 1-го класса подходил для такого приёма. А других пассажирских судов в порту не было.

В связи с ремонтом у нас не работал паровой котёл. Горячей воды на судне не было. Прилетевшим в Одессу англичанам в ресторане будет дан обед, и для мытья посуды нужна горячая вода...

-- Отказать начальнику пароходства я не мог, -- сказал капитан, -- поэтому к завтрашнему утру котёл должен работать.

Мне оставалось только кивнуть головой и поспешить в машинное отделение.

Работали мы всю ночь, и к утру подняли в котле пар. А в часов десять утра к трапу «Украины» подъехало несколько чёрных обкомовских «Волг». Из них вышли английские моряки, переводчик, начальник пароходства Данченко и ещё какие-то товарищи в одинаковых серых плащах и шляпах.

Илья Яковлевич в парадной капитанской форме с золотыми нашивками на рукавах встретил гостей у трапа, и после коротких приветствий повёл показывать судно. А потом пригласил в ресторан.

Как проходил этот приём, не знаю. Но через официанток, обслуживавших наших гостей, по судну прошёл слух, что Илья Яковлевич приглашён в Англию.

Делегацию англичан возглавлял Генеральный секретарь британского профсоюза моряков, который в годы войны плавал капитаном на одном из английских пароходов. Судно участвовало в знаменитых северных конвоях, которые несмотря на атаки немецкой авиации и подводных лодок, доставляли в Мурманск и Архангельск оружие, продовольствие и медикаменты для сражавшейся Красной Армии.

Узнав, что Илья Яковлевич тоже участник той страшной войны, воевавший в морской пехоте, он и пригласил его посетить Англию.

Но вот, закончился ремонт, мы вышли в очередной рейс... Прошло месяца три. Никто уже не вспоминал о прошедшем ремонте и о приёме на «Украине» английских моряков…

Но вот однажды, при отходе из Одессы к трапу «Украины» подъехал редкий в те времена «Мерседес». Из него вышел высокий мужчина. …иностранец. Выскочивший за ним водитель открыл багажник, достал оттуда жёлтой кожи чемодан и понёс за этим пассажиром..

Я думал, -- это иностранный журналист, едущий в Ялту, где в феврале 1945 года в Ливадийском дворце проходила Конференция глав антигитлеровской коалиции…

Но ни в Ялте, ни в Сочи, ни в Сухуми, куда заходила «Украина», я не видел, чтобы этот джентльмен сходил на берег. И лишь в Батуми я встретил его на базаре. Он покупал у старых грузин трубочный табак, так как курил трубку.

Пошёл он с нами в обратный рейс, где в Одессе его встретил тот же «Мерседес», и тот же водитель снёс на причал его чемодан.

А вскоре наш капитан улетел в Англию…

Осенью 1964 года Хрущев был смещён со своего поста и отправлен на пенсию. При Брежневе история с запрещённым романом Бориса Пастернака была забыта, и я снова получил право на загранплавание. А «Украина» продолжала ходить по Крымско – Кавказской линии, и вспоминал я о ней редко.

Но вот однажды я принес в газету «Моряк» очерк о рейсе во Вьетнам. Там в то время шла война между коммунистическим Севером и капиталистическим Югом. В этой войне принимали участие США, поддерживавшие правительство Юга, и СССР, помогавший оружием и продовольствием коммунистам Севера.

Рейсы во Вьетнам были долгими и опасными. Единственный порт коммунистического Севера Хайфон из-за постоянных налётов американских самолётов, бомбивших город, не успевал обрабатывать поток идущих из Советского Союза грузов, и нашим судам приходилось по несколько месяцев простаивать на рейде порта, тоже иногда попадая под бомбёжки. Вот о таком рейсе я написал.

Рукопись дал Кравцову. Он быстро прочитал её написал: «В набор» и, улыбаясь, сказал:

-- Заходил на днях писатель Иван Гайдаенко. Он пишет книгу о черноморских капитанах. В том числе о Лукьяненко. Помните, его пригласили в Англию, а он всё не ехал? А не ехал потому, что наши власти сослались на болезнь капитана... Англичан ответ не удовлетворил. Из Москвы, из английского посольства, прилетел дипломат, сходил на «Украине» в рейс и убедился, что капитан абсолютно здоров. Поднялся страшный дипломатический скандал, в результате которого наши власти вынуждены были пустить Лукьяненко в Англию. Что вы на это скажете?

Что я мог сказать? Я только поблагодарил Якова Григорьевича за то, что он открыл мне тайну «невыездного» капитана. А Илья Яковлевич после этой истории ещё долго плавал на пассажирских судах международных линий. Это право он заслужил!

Девочка из расстрельной ямы

… Жила до войны в Одессе на улице Костецкой многодетная семья по фамилии Марбер. Было в этой семье 10 детей. Отец работал слесарем на судоремонтном заводе, мать швеёй на фабрике имени Воровского. Соседи во дворе уважали Марберов, -- дружная, работящая семья.

Но вот – война! Отца в армию не взяли. У него после аварии на заводе была повреждена нога, и он сильно хромал. Но когда в начале августа 1941 года Одесса была объявлена на осадном положении и в городе начали строить баррикады Марбер повел свою многочисленную семью таскать к баррикадам ржавые рельсы, укладывать мешки с песком, делать с горожанами всё, чтобы преградить путь на улицы родного города ненавистному врагу. И верил в то, что писалось в расклеенных по городу листовках: «Одесса была и будет Советской!».

Но 16 октября 1941 года в город вошли фашистские войска. А вскоре на стенах домов появился зловещий приказ: «Евреям Одессы надлежит явиться в городскую тюрьму. За неявку – расстрел».

Марберы собрали свои нехитрые пожитки и покинули родной двор. Позже их освободили из тюрьмы. Но лишь для того, чтобы отправить на Слободку, в гетто. И в тот день, когда они вошли в ворота гетто Лизе Марбер исполнилось 11 лет.

В гетто пробыли они до января 1942 года, попав в первый зимний этап. Их усадили на подводы и повезли на Пересыпь, на станцию Одесса – Сортировочная. Там румынские солдаты прикладами винтовок затолкали их в товарные вагоны и переполненный людьми состав доставил их на станцию Березовка.

Прибыли ночью. В тесных и душных вагонах, где плакали дети, стонали и причитали старухи и раскачивались в молитвах старики, дождались они утра. А утром, когда двери вагонов с лязгом открылись, они увидели вооружённых полицаев.

Из Березовки по скрипучему от мороза снегу их погнали в село Мостовое. А когда прошли село, их подогнали к глубокому заснеженному рву, приказали отложить в сторону вещи и раздеться. И – начался расстрел!

От ожесточенной пальбы, криков и стонов умирающих, Лиза зажала уши. Но видела, как упала с простреленной головой мать, за ней отец и как один за другим падали в ров её братья и сёстры. А потом упала она.

Ночью очнулась, услыхав чей-то тихий голос:

-- Диточка, як тебе звуть?

-- Лиза., - еле шевеля губами, прошептала она.

-- Ни. Лизы вже нема. Лиза померла. Тебе звуть Валя.

И чьи-то добрые руки вытащили её из расстрельной ямы…

Её приемной мамой оказалась жительница села Мостовое Надежда Яковлевна Жигалова. А спасла она Лизу случайно. Слышала выстрелы, знала, что расстреливают евреев, и решила ночью пойти к этому страшному месту. А вдруг кто-то остался жив. И – не ошиблась!

У Надежды Яковлевны было две дочери Тамара и Мария. Лиза, теперь уже Валя, была старше их. И стала она во всём помогать своей приёмной матери. Шить, стирать, мыть в хате полы. Даже научилась доить корову.

Но по селу пополз слух: «Жигалова жиденя ховае». И в дом нагрянули полицаи. На счастье, Лиза в это время подметала подвал. Услыхала тяжёлый топот сапог над головой и затаилась. А Надежда Яковлевна развела перед полицаями руками: «Яке жиденя? Вы шо?» И откупилась бутылкой самогона.

Но оставаться в доме Надежды Яковлевны Лизе -- Вале было теперь опасно. И Надежда Яковлевна тёмной дождливой ночью переправила её на соседний хутор к своей сестре Ольге. Там девочка прожила почти год, прячась в подвале при появлении на хуторе румын или полицаев.

Там она поняла, что Надежда Яковлевна назвала ее Валей в память об умершей племяннице, дочери её сестры Ольги. А Ольга, в свою очередь, работая в правлении хутора, сделала ей справку, согласно которой Лиза Марбер стала Валентиной Ивановной Панченко…

В первые же дни освобождения, когда Одессу освободили советские войска, Валя Панченко вернулась к приёмной матери, Надежде Яковлевне Жигаловой. Уезжать в Одессу было страшновато. Как ни как, она жила в семье, с которой породнилась, где к ней относились как к родной. А в Одессе никого…

Но вернулся с фронта брат отца, её дядя… Так Лиза-Валя вернулась с дядей в Одессу. А ещё через несколько лет вышла замуж.

Надежда Яковлевна приехала на свадьбу, привезла гостинцы, а потом повезла молодых к себе и свадьбу продолжали гулять в её хате…

В Одессе в честь Надежды Жигаловой в сквере имени Хворостина, что на Старопортофранковской улице, на Алее Праведников мира посажена берёзка.

… Те, кто воевали с фашистами на фронте, солдаты и офицеры Советской армии были вооружены винтовками, автоматами, мчались в бой на танках, летали бомбить фашистские позиции на самолётах.

А чем была вооружена простая украинка, спасшая еврейскую девочку, презревшая фашистские приказы и знавшая, что за их нарушение ей грозит смерть!

Но она воевала! Воевала с фашизмом совестью. Самым сильным оружием, какое дал человеку Бог!

Флаг «России»

Когда-то этот огромный белоснежный лайнер заполнял своей громадой чуть ли не весь Одесский порт. Он был первым трофейным «пассажиром», который пригнали в Одессу из поверженной фашистской Германии. …На борту его гросс-адмирал Дённиц подписал акт безоговорочной капитуляции военно-морских сил. А когда на лайнере был спущен фашистский флаг и поднят советский, он получил имя «Россия».

Вот такая биография была у этого гиганта. А вспомнил я о нём, встретив недавно старого друга, с которым вместе когда-то поступал на работу в Черноморское пароходство, — Владимира Андреевича Митина.

«Россия» была дизель-электроходом. И проработал Митин на судне сначала электриком, а потом электромехаником с 1949-го по 1984 год. 35 лет! Проработал до того самого времени, когда лайнер был продан на металлолом в Японию.

Из Министерства морского флота поступила команда: «Переименовать судно. Чтобы никто не мог сказать, что Россию продали японцам!»

Судно долго стояло на дальнем одесском рейде, пока начальство решало, что с ним делать. Сначала хотели сделать из судна гостиницу, и уже подбирали для него нерабочий причал.

Потом появился какой-то богатый американец. Говорили, что он хочет приспособить «Россию» под увеселительное заведение. Потом приехали немцы. Они хотели поставить лайнер в Гамбурге на вечный прикол и сделать из него музей.

Всё это длилось долго…. А лайнер ржавел. По ночам он стоял в полной темноте, и лишь на носу и на корме тускло светили два огня, означая, что судно стоит на якорях. А когда Одесский залив пенился от штормового ветра и огромную пустую «Россию» раскачивали волны, на баке печально позванивала рында, усиливая ощущение обреченности этого некогда ярко освещённого, нарядного, всегда переполненного пассажирами величественного судна.

Команда на «России» не держалась. Кому интересно было здесь работать, если дни этого гиганта были сочтены. И лишь несколько старых членов экипажа, и среди них Владимир Андреевич, были преданы своей «России», поддерживая еле тлевшую на ней жизнь.

Судно пришло в полное запустение. Доходило до того, что вахтенные матросы даже не поднимали по утрам кормовой флаг. И тогда он, Митин, бежал на корму и поднимал на флагштоке флаг СССР.

… в японском порту Курэ, где у причалов стояли такие же старые, как и «Россия», обреченные на слом суда, капитан поручил Митину спустить флаг.

На эту печальную церемонию собрался весь экипаж. Сняв фуражки, моряки молча смотрели, как просоленный ветрами морей и океанов флаг «России» пополз с кормового флагштока вниз.

Владимир Андреевич поцеловал спущенный флаг, бережно свернул и передал капитану. А на следующий день, оставив судно японцам, экипаж улетел в Одессу.

— А что же было с флагом дальше? — спросил я.

— В Одессе мы отдали его в Музей морского флота, — ответил Митин. — И хоть я плавал потом на других судах, возвращаясь из рейсов, всегда приходил в музей, где возле стоявшей под стеклом большой модели «России» был развёрнут и её флаг. А потом музей сгорел. Погиб и флаг...

На этом можно было закончить рассказ о судьбе черноморского лайнера… Но каждое судно — это прежде всего экипаж, люди. Поэтому в этом очерке мне хочется рассказать о необычной судьбе бессменного члена экипажа «России» Владимире Андреевиче Митине.

Отец его с первых дней войны ушёл на фронт. А мать осталась с маленьким Володей в оккупированном городе. В декабре 1941 года, согласно приказу оккупационных властей, она, как и сотни других одесских евреев, надев себе и Володе на плечи котомки, поплелась с ним на Слободку, где румынами было организовано еврейское гетто.

Зима была снежной, морозной. И люди, загнанные в гетто, были обречены на смерть от голода и холода. Почти каждый день в течение всей той страшной зимы вывозили из гетто на подводах горы трупов.

Умерли бы от голода и Володя с матерью, если бы не их соседка по двору полячка Ядвига Жуковская. До войны мать не очень с ней общалась. Считала высокомерной, недоступной...

Каждую неделю, пешком, несмотря на жестокий мороз, Ядвига добиралась до гетто и приносила Володе с мамой какую-нибудь еду или немного денег. Гетто охраняли румыны. Но за взятку туда можно было пройти. По воскресеньям разрешено было в гетто устраивать базар.

С начала января 1942 года людей из гетто начали вывозить в сёла Одесской (ныне Николаевской) области — Доманевку, Богдановку, Карловку, Акмечетку, где оккупанты организовали концлагеря. И Ядвига Жуковская стала просить Володину мать отдать сына ей. Мать не соглашалась. Но когда узнала, что назначена в очередной этап, согласилась.

Скрывать Володю у себя Ядвига не могла. По всему городу был расклеен приказ: «За укрывательство евреев — расстрел!». Во дворе знали, что Ядвига забрала мальчика из гетто и молчали. Но могли найтись другие доносчики. И она решила Володю крестить.

Жили они на Успенской,.. недалеко от их дома открылся заброшенный при Советской власти монастырь. Служил там приехавший из Бухареста православный священник. В 1920 году вместе с разгромленной в гражданскую войну белой армией он бежал от большевиков за границу. К нему и повела Ядвига Володю.

Узнав от Ядвиги историю мальчика, священник не только его окрестил, выдав на румынском языке свидетельство о крещении, чтобы Володя мог ходить по городу, не боясь румынских патрулей, но сказал Ядвиге, что заберёт мальчика к себе. Ему нужен помощник по дому. А главное — мальчик будет в полной безопасности.

Было Володе тогда тринадцать лет. Переселившись к священнику, который жил одиноко на Софиевской, Володя стал помогать ему по хозяйству. Ходил на базар, готовил непритязательную еду, стирал, колол дрова. И когда священник приходил с монастырской службы, в их небольшой квартирке стараниями Володи было натоплено, а на столе, накрытый чистым полотенцем, ждал обед. Ядвига часто навещала Володю, подсказывая, как лучше вести хозяйство. Так и жил он до весны 1944 года.

Когда к Одессе стал приближаться фронт и стал слышен гул орудий наступающих советских войск, священник обнял Володю и сказал: «Прощай, дорогой. Уезжаю. Придут большевики, мне несдобровать. Второй раз от них убегаю». 10 апреля 1944 года Одесса была освобождена. А следующий день принёс новую неожиданную радость. Утром, наскоро попив чай, Володя выскочил во двор и увидел идущих ему навстречу двух женщин. И вдруг одна из них, одетая в какой-то рваный мешок, босая, с растрёпанными волосами бросилась к нему, схватила и затряслась от рыданий.

— Мама!

Это была она. А привела её Ядвига.

Мать Володи была освобождена из концлагеря советскими войсками. …Говорили мы с Владимиром Андреевичем долго. И вдруг мой друг сказал:

— Когда смотрю на фотографию, где я спускаю на «России» флаг, становится не по себе. Это как прощание с первой любовью, которая не забывается никогда...

Вечерняя Одесса, 14.01.2014

Сабанеев мост

… Одесса была освобождена от фашистов 10 апреля 1944 года. А уже в июне в начале Сабанеевого моста, со стороны Екатерининской площади, напротив школы Столярского, которая лежала в руинах, открылась Школа мореходного обучения. Сокращённо ШМО.

Тогда же на Чкалова, 2 (сегодня Большая Арнаутская), начала работать и Школа юнг. Но она просуществовала почему-то недолго. А ШМО, перебравшись позже на Таможенную площадь, готовила для судов Черноморского пароходства рядовой состав вплоть до развала Союза, после чего пароходство было разграблено и уничтожено.

Так вот. Ещё шла война, а тогдашнее руководство пароходства, флот которого почти весь лежал в братской могиле Чёрного моря, начало готовить матросов, мотористов, машинистов и кочегаров для своих будущих пароходов и теплоходов.

Но вернемся на Сабанеев мост.

Мне было 7 лет, когда мама, обучавшая меня с детства игре на пианино, привела меня на Сабанеев мост в школу Столярского.

Мама мечтала сделать из меня пианиста, с таким же громким именем, какими славились выпускники школы…

Меня не приняли в эту школу. Экзаменатор -- неприветливая дама, которой я сыграл на пианино какую-то приготовленную с мамой вещь, сказала, что у меня «плохо поставлена рука». Но чтобы успокоить разволновавшуюся маму, добавила, что на следующий год меня «можно будет попробовать снова».

Поступил я в обыкновенную школу. А по вечерам мама заставляла меня сидеть за пианино в надежде, что я всё же поступлю в «музыкальную школу для особо одаренных детей», как писалось в объявлении о приёме в школу Столярского.

Но, очевидно, я не был «особо одаренным» ребёнком. К огорчению мамы не приняли меня и на следующий год, и я продолжал учиться в обыкновенной школе, пока не началась война…

Я помню все бомбардировки фашистскими самолетами города и порта. Помню обстрелы Одессы из артиллерийских орудий, когда немецкие и румынские войска были уже на подступах к городу.

Помню, как на Куликовом поле лежал перевёрнутый трамвай. Возле него разорвался снаряд. Рядом с трамваем стояла машина «Скорой помощи». Санитары вытаскивали из трамвая убитых и раненых, а милиционеры отгоняли свистками толпившихся вокруг людей.

И помню, как в середине лета 1941 года Одесса осталась без воды. Фашисты захватили на Днестре Беляевку, откуда Одесса снабжалась водой, и город задыхался от жажды и ненависти.

В один из таких дней мы с мамой пошли искать воду. Нам сказали, что на Военном спуске, недалеко от Сабанеева моста, в каком-то дворе есть колодец.

Мы нашли этот двор по длинной очереди, которая тянулась со двора на улицу. Но только заняли очередь, как завыли сирены воздушной тревоги. Очередь начала разбегаться, оставляя на улице пустые вёдра. Люди забегали в подворотни соседних домов, а мы с мамой забежали под Сабанеев мост. И тут же услышали залпы зенитных орудий и взрывы бомб.

Я выглянул из-под моста и увидел фашистский бомбардировщик. С ужасающим рёвом он начал снижаться, сбрасывая бомбы. Меня оглушил взрыв. Я упал. А когда поднялся, увидел трясущуюся от страха маму.

Мост был цел. Он нас спас. А дом на Военном спуске, рядом с Сабанеевым мостом, в подворотне которого спрятались люди, был разрушен. Над ним поднимались тучи чёрной, пахнущей гарью пыли…

Наступил октябрь, и в один холодный промозглый день я со своим другом Серёжей Багдасарьяном прибежал на Сабанеев мост смотреть как покидают город его защитники.

Вдоль всего Военного спуска стояли женщины и дети, смотревшие на проходившие под мостом войска, спускавшиеся в порт. Скрипели подводы, на которых везли раненых. Командиры, выбегая из строя, кричали: «Подтянись! Подтянись!», и красноармейцы, вскидывая за плечами винтовки, прибавляли шаг, стараясь не смотреть на провожавших женщин и детей, которых оставляли они рвущемуся в город врагу.

А 16 октября 1941 года я увидел первых вражеских солдат.

Ну а потом…

Потом была тюрьма... Потом на Слободке гетто. А потом Карловский концлагерь…

И когда мы, чудом оставшись в живых, оборванные и босые вернулись в Одессу, я первым делом побежал на Сабанеев мост. Он был цел. Но порт, который я привык видеть с моста, был пуст. И лишь в море один за другим вскипали фонтаны воды. Это тральщики на подходах к порту взрывали немецкие мины…

Одесситы в Мурманске

Сегодня мало кто помнит, что в 1949 году в разгар кампании «по борьбе с безродными космополитами» из Черноморского пароходства уволили «инородцев» -- болгар, греков, поляков, не говоря уже о евреях.

Всё это были граждане Советского Союза, выросшие в Одессе, получившие здесь образование, воевавшие с фашистской Германией и награждённые боевыми орденами и медалями. Оставшись без работы, эти моряки стали уезжать в Мурманск где можно было устроиться плавать на рыболовных судах.

Рыболовный флот Мурманска пополнялся новыми судами… одесситы, несмотря на своё «инородство» были нарасхват.

Плавание на Севере нелёгкое. Полгода полярная ночь. И даже летом в белые ночи, когда солнце не садится за горизонт, море накрывают туманы и стоит зазеваться вахтенному штурману, как судно может натолкнуться на плавучую льдину. А о штормах с ледяными ветрами, сбивающими с ног, что зимой, что летом и говорить нечего!

Когда Хрущёв в феврале 1956 года разоблачил сталинские злодеяния… -- «инородцы» снова получили право работать в Черноморском пароходстве.

А пишу всё это я потому, что встретил недавно старого друга Бориса Гинзбурга, с которым плавал в молодости на пассажирском теплоходе «Львов». Уволенный по причине своей национальности из Черноморского пароходства, он тоже уехал в те годы в Мурманск.

Борис постарел, как и я, но мы узнали друг друга, обнялись и зайдя в ближайшее кафе, каких на Дерибасовской сегодня не счесть, взяли по кружке пива и стали вспоминать прошлое.

… В том же 1949 году там же под Севастополем подорвался на плавающей мине теплоход «Анатолий Серов». 49 человек экипажа погибли. В Одессе на 2-м Христианском кладбище в память о них стоит мемориал с фамилиями погибших.

«Львов» был испанским судном. А капитаном теплохода был испанец Мантилья.

Он увёз в Советский Союз несколько сотен сирот, спасая их от варварских бомбёжек генерала Франко в годы гражданской войны в Испании, в 1937 году. Прибыв в Одессу -- попросил политическое убежище. А теплоход вошёл в состав Черноморского пароходства и был переименован во «Львов».

Когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз «Львов» стал госпитальным судном. …налёты фашистской авиации… За свои героические рейсы теплоход был награждён орденом Боевого Красного Знамени. А капитан орденом Ленина.

Но настал 1949 год, год «борьбы с безродными космополитами» и капитан Мантилья был арестован. Ему предъявили обвинение в шпионаже. И капитан умер от обиды и горя в Одесской тюрьме, а рында списанного на слом «Львова» была передана в Одесский музей морского флота. И когда я приходил в музей первым делом подходил к этой рынде, на которой время не стёрло выгравированное латинскими буквами старое название теплохода, -- «Сиудад де Сарагона»…

Вспомнили и то, как однажды в Феодосии, когда на борт поднимались пассажиры, одна девочка, поскользнувшись на трапе, упала в воду и Борис, будучи вахтенным матросом, прыгнул за ней, вытащив её из воды. Когда капитан Мантилья, обычно молчаливый, немногословный, крепко пожал Борису за этот поступок руку, Борис весь день ходил как именинник.

Вспомнили и то, как при советской власти на Дерибасовской, по которой ходил тогда первый номер троллейбуса, была всего одна пивная. И чтобы выпить кружку пива, которая стоила 22 копейки, нужно было выстоять длинную очередь. А потом Борис стал рассказывать о своих плаваниях на рыболовных судах Мурманского тралового флота.

По приезду в Мурманск, оформив документы в Управлении тралового флота, он был направлен на новенький рыболовный траулер, построенный в Германской Демократической республике, где тралмейстером, был немец Дитрих Хольц, учивший таких новичков, как Борис, обращению с тралом.

Для Бориса, пережившего оккупацию (его мать и бабушка погибли в Одесском гетто, а сам он остался жив благодаря соседке-армянке, которая прятала его в чулане своей квартиры), слово «немец» было синонимом зла.

Но Хольц, к удивлению Бориса, оказался добродушным человеком, который никогда не кричал на молодых матросов, а терпеливо, смешно коверкая русские слова, учил их рыболовному мастерству.

Русскому языку Хольц научился в плену под Сталинградом. Вопреки гебельсовской пропаганде, утверждавшей что русские расстреливают пленённых, Хольц, обмороженный, полуживой, попав в госпитальный барак, встретил со стороны русских врачей заботливое участие. Его выходили.

Он работал на восстановлении Сталинграда.

А в 1947 году вернулся в Германию, в родной город Варнемюнде, где до войны работал на судостроительной верфи.

Там Хольцу и предложили контракт: учить молодых советских рыбаков работе с немецкими палубными механизмами. Так он снова оказался в России.

Когда у Хольца закончился контракт и он уезжал домой, то именно Бориса, как наиболее смекалистого и неутомимого в работе матроса рекомендовал на должность тралмейстера.

-- Не поверишь, но я полюбил Север, -- говорил Борис. – Его обледеневшие высокие берега, уходящие в синее арктическое небо, всполохи северного сияния, белые ночи, сиплые гудки пароходов в непроглядном тумане… Полюбил ребят, с которыми в полярном мраке под свист ветра, в снег, в мороз работал на скользкой кренящейся палубе, хватаясь за леера, чтобы за борт не смыло. И полюбил самое захватывающее зрелище, -- подъём трала!

Треска, палтус, лосось, зубатка, камбала, окунь, скаты, всё это перемешано, трепещет и с грохотом вываливается на палубу. Кричат и дерутся над головами людей чайки. По рыбе ходят по колено. А когда Кольским заливом идёшь назад, в Мурманск, то ещё задолго до прихода в порт сбрасываешь робу, бежишь в душ, бреешься, надеваешь чистую рубаху, галстук, от которого отвык за несколько месяцев болтанки в море, и с нетерпением ждёшь, когда покажется пропахший рыбой причал, пограничники, встречающие жёны и дети!

А потом идёшь в «Арктику», в ресторан, где в вестибюле во весь рост стоит чучело белого медведя, здороваешься с ним, как со старым знакомым, пожимая лапу и входишь в прокуренный зал, где полно танцующих, и где кажется, что это в твою честь гремит оркестр!

И тут из-за какого-нибудь столика тебя обязательно позовут пришедшие, как и ты с моря, одесситы, нальют рюмку, и ты поднимешь с ними тост: «За Одессу-маму!»

Вот такой рассказ я услышал от своего старого друга, который проработал на Севере почти десять лет. Вернувшись в Одессу, он плавал боцманом на судах Черноморского пароходства до ухода на пенсию.

В декабре 1959-го в состав Мурманского пароходства вошёл первый в мире атомный ледокол «Ленин», главным механиком ледокола был одессит Александр Калинович Следзюк. На фасаде Одесского мореходного училища имени Маринеско, которое заканчивал Следзюк, установлен барельеф с его профилем.

Все рассказы взяты с Литературого сайта Аркадия Хасина khasin.od.ua

На нашем сайте рассказы опубликованы в сокращённом виде.

-----------  

Уважаемые читатели, новые материалы на сайте мы стараемся размещать, примерно, раз в месяц.

Новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка», вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна»

https://www.youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd

2020 год

Музыкальная шкатулка

Библиотека Статьи : История Литература : Главная :
Информационно-культурное электронное издание "Дунайская волна"© 2015  
Эл. почта: dunvolna@mail.ru