Дунайская волна
Главная : Литература : История Статьи : Библиотека
 

ПРО НАШИХ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ, ВЫЖИВШИХ В ОКЕАНЕ И В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Филипп Поплавский, Иван Федотов…

В январе 1960 года баржу "Т-36" с командой из названных выше четверых солдат-срочников унесло от курильского острова Итуруп в открытый океан. Неуправляемое судёнышко 49 суток болталось по воле волн и его снесло от Курил на расстояние около полутора тысяч миль. На борту с самого начала почти не было еды и воды, всё время штормило, но парни устояли, не потеряв человеческий облик. С тех пор прошло вот уже 58 лет, из знаменитой четвёрки жив лишь Анатолий Крючковский. Бывший старшина баржи Асхат Рахимзянович Зиганшин в 2015 году дал одно из последних своих интервью, размещённое в журнале «Родина» https://rg.ru/2015/03/30/rodina-ziganshin.html Публикуем его в сокращённом виде.

-- Похоже, Асхат Рахимзянович, те сорок девять дней - главное, что было в вашей жизни?

-- Может, и хотел бы забыть о походе, так ведь напоминают постоянно! Хотя сейчас внимание далеко не то, что прежде. В 1960 году дня не проходило, чтобы мы где-нибудь не выступали - на заводах, в школах, институтах. Обошли почти все корабли Черноморского флота, Балтийского, Северного... Со временем попривык говорить со сцены, везде рассказывал примерно одно и то же,.. Как стишок читал.

Пока дрейфовали, ни страха не было, ни паники. Не сомневались, что спасёмся. Хотя и не думали, что проведём в океане почти два месяца. Если бы дурная мысль забрела в голову, дня не прожили бы. Прекрасно понимал это, сам не раскисал и ребятам не давал, пресекал любые пораженческие настроения. В какой-то момент Федотов пал духом, стал срываться на крик, мол, хана, никто нас не ищет и не найдёт, но я быстро менял пластинку, переводил разговор на другое, отвлекал.

В нашей команде было два украинца, русский и татарин. У каждого свой характер, но, поверите, до ссор ни разу не доходило. С мотористами Поплавским и Крючковским я служил второй год, Федотова знал хуже, он пришёл из учебки.

Оборудованных причалов на Итурупе отродясь не водилось. В заливе Касатка суда привязывали к рейдовым бочкам или мачте затопленного японского корабля. Жили мы не в посёлке Буревестник, где базировался наш отряд, а прямо на барже. Так было удобнее, хотя на борту особо не развернёшься: в кубрике помещались лишь четыре койки, печка да переносная радиостанция РБМ.

В декабре 59-го все баржи уже вытащили тракторами на берег: начинался период штормов -- в заливе от них не укрыться. Да и ремонт кое-какой предстоял. Но тут пришёл приказ о срочной разгрузке рефрижератора с мясом. "Т-36" вместе с "Т-97" опять спустили на воду. Наша служба и состояла в том, чтобы перебрасывать на сушу грузы со стоявших на рейде больших кораблей. Обычно на барже был запас продуктов, но мы готовились к зимовке и всё перенесли в казарму.

Около девяти утра шторм усилился, трос оборвался, нас понесло на скалы, но мы успели сообщить командованию, что попробуем укрыться на восточной стороне залива, где ветер тише. После этого рацию залило, и связь с берегом пропала. Старались держать вторую баржу в поле зрения, но в снегопад видимость упала почти до нуля. В семь вечера ветер резко переменился, и нас потащило в открытый океан. Ещё часа через три мотористы доложили, что запасы топлива в дизелях на исходе. Я принял решение выброситься на берег. Первая попытка оказалась неудачной: столкнулись со скалой под названием Чёртова сопка. Чудом не разбились, смогли проскочить между камней, хотя пробоину получили, вода стала затапливать машинное отделение. За скалой начинался песчаный берег, на него я и направил баржу. Мы почти дошли, уже касались днищем грунта, но тут закончилась солярка, двигатели заглохли, и нас понесло в океан.

-- А если вплавь?

-- Самоубийство! Вода ледяная, высокая волна, минусовая температура... И пару минут не продержались бы на поверхности. Да нам и мысль в голову не приходила о том, чтобы бросить баржу. Разве можно разбазаривать казённое имущество?! Стать на якорь при таком ветре не получилось бы, да и глубина не позволяла. К тому же на барже всё обледенело, цепи смёрзлись. Словом, ничего не оставалось, как смотреть на исчезающий вдали берег

Страха мы не испытывали, нет. Все силы бросили на откачку воды из машинного отделения. С помощью домкрата залатали пробоину, устранили течь. Утром, когда рассвело, первым делом проверили, что у нас с едой. Буханка хлеба, немного гороха и пшена, ведро перемазанной мазутом картошки, банка с жиром. Плюс пара пачек "Беломора" и три коробка спичек. Вот и всё богатство. Пятилитровый бачок с питьевой водой разбился в шторм, пили техническую, предназначенную для охлаждения дизелей. Она была ржавая, но главное -- пресная! Сперва рассчитывали, что нас быстро найдут. Или ветер переменится, пригонит баржу к берегу. Тем не менее я сразу ввел жёсткие ограничения по еде и воде. На всякий случай. И оказался прав.

Ели раз в сутки. Каждому доставалось по кружке супа из пары картофелин и ложки жира. Ещё добавлял крупу, пока не закончилась. Воду пили трижды в день -- по крохотному стаканчику из набора для бритья. Но вскоре и эту норму пришлось урезать вдвое.

На такие меры экономии я решился, случайно обнаружив в рубке обрывок газеты "Красная Звезда", где сообщалось, что в указанном районе Тихого океана Советский Союз будет проводить запуски ракет, поэтому из соображений безопасности до начала марта там запрещено появляться судам. К заметке прилагалась схематичная карта региона. Мы с парнями по звёздам и направлению ветра прикинули и поняли, что... дрейфуем аккурат в эпицентр ракетных испытаний. А значит, была вероятность, что нас искать не станут.

-- Так и получилось?

 -- Да, как потом оказалось. Но мы-то надеялись на лучшее, не знали, что на второй же день на берег Итурупа выбросило спасательный круг с нашей баржи и разбитый ящик из-под угля с бортовым номером "Т-36". Обломки нашли и решили, что мы погибли, налетев на скалы. Родным командование отправило телеграммы: так, мол, и так, ваши сыновья пропали без вести.

А мы продолжали дрейфовать. Мысли всё время крутились вокруг еды. Я стал варить суп раз в два дня, используя одну картофелину. Правда, 27 января в свой день рождения Крючковский получил повышенный паёк. Но Толя отказался в одиночку есть дополнительную порцию и пить воду. Мол, именинный торт делят между всеми гостями, поэтому угощайтесь!

Как ни пытались растянуть припасы, 23 февраля закончились последние. Такой вот праздничный обед в честь Дня Советской Армии получился...

Знаете, за всё время никто не попытался стащить что-то с общего стола, урвать лишний кусок. Да это не получилось бы, если честно. Всё было наперечёт. Пробовали есть мыло, зубную пасту. С голодухи всё сгодится! Чтобы не думать без конца о жратве и не сойти с ума, я старался загрузить ребят работой. В начале рейда недели две -- день за днем! -- пытались вычерпать воду из трюма. Под ним располагались цистерны с топливом, теплилась надежда: вдруг там осталась солярка и мы сможем запустить двигатели. В светлое время суток гремели вёдрами, сколько было сил, в темноте открывать люк не решались, чтобы не допустить разгерметизации отсека, а за ночь забортная вода опять накапливалась -- осадка-то баржи чуть выше метра. Сизифов труд! В итоге добрались до горловин цистерн, заглянули внутрь. Увы, топлива не обнаружили, лишь тонкую плёнку на поверхности. Задраили всё наглухо и больше туда не совались...

-- Счет дням вели?

-- У меня были часы с календарём. Поначалу даже катерный журнал заполнял: настроение экипажа, чем кто занимался. Потом писать стал реже, поскольку ничего нового не происходило, болтались где-то в океане, да и всё.

Лишь на последнем отрезке дрейфа потихоньку начала отъезжать "крыша", пошли галлюцинации. Мы почти не выходили на палубу, лежали в кубрике. Сил совсем не осталось. Пытаешься подняться, и словно получаешь удар обухом по лбу, чернота в глазах. Это от физического истощения и слабости. Голоса какие-то слышали, звуки посторонние, гудки кораблей, которых в действительности не было.

Пока могли шевелиться, пробовали ловить рыбу. Точили крючки, мастерили примитивные снасти... Но океан бушевал почти без перерыва, за всё время ни разу не клюнуло. Какая дура полезет на ржавый гвоздь? А мы и медузу съели бы, если бы вытащили. Правда, потом вокруг баржи стали кружить стаи акул. Метра по полтора в длину. Мы стояли и смотрели на них. А они -- на нас. Может, ждали, что кто-нибудь за борт без сознания свалится?

К тому времени мы уже съели ремешок от часов, кожаный пояс от брюк, взялись за кирзовые сапоги. Разрезали голенище на кусочки, долго кипятили в океанской воде, вместо дров используя кранцы, автомобильные покрышки, прикованные цепями к бортам. Когда кирза чуть размякала, начинали жевать её, чтобы хоть чем-то живот набить. Иногда обжаривали на сковородке с техническим маслом. Получалось что-то вроде чипсов.

-- В русской народной сказке солдат кашу из топора варил, а вы, значит, из сапога?

-- А куда деваться? Обнаружили кожу под клавишами гармошки, маленькие кружочки хрома. Тоже съели. Я предложил: "Давайте, ребята, считать это мясом высшего сорта..."

Поразительно, но даже расстройствами желудка не маялись. Молодые организмы всё переваривали!

До самого конца не было ни паники, ни депрессии. Уже потом механик пассажирского теплохода "Куин Мэри", на котором мы после спасения плыли из Америки в Европу, рассказывал, что оказывался в подобной ситуации: его судно в сильный шторм на две недели осталось без связи. Из тридцати человек экипажа несколько погибли. Не от голода, а из-за страха и постоянных драк за пищу и воду... Да разве мало случаев, когда моряки, оказавшись в критической ситуации, с ума сходили, бросались за борт, съедали друг друга?

Первый корабль мы заметили только на сороковые сутки. Далеко, почти на горизонте. Махали руками, кричали -- без толку. Тем же вечером увидели огонёк в отдалении. Пока разводили костёр на палубе, судно скрылось вдали. Еще через неделю мимо прошли два корабля -- тоже безрезультатно. Последние дни дрейфа были очень тревожными. У нас оставалось полчайника пресной воды, один сапог да три спички. С такими запасами протянули бы пару суток, вряд ли больше.

7 марта услышали какой-то шум снаружи. Сначала решили: опять галлюцинации. Но не могли же они начаться одновременно у четверых? С трудом выбрались на палубу. Смотрим -- над головами кружат самолёты. Потом вместо самолетов появились два вертолёта. Спустились низко-низко, кажется, рукой дотянуться можно. Тут уже мы окончательно поверили, что мучениям конец, помощь пришла. Стоим, обнявшись, поддерживаем друг друга.

Из люков высунулись пилоты, сбросили верёвочные трапы, показывают знаками, как подниматься, что-то кричат нам, а мы ждём, когда кто-нибудь спустится на баржу, и я как командир поставлю свои условия: "Дайте продукты, топливо, карты, и мы сами домой доберёмся". Так и переглядывались: они -- сверху, мы – снизу... Смотрим, авианосец, с которого вертолеты взлетели, разворачивается и начинает удаляться. И вертолёты следом.

В этот момент мы по-настоящему струхнули. Поняли: сейчас сделают нам ручкой и -- тю-тю.  Из последних сил начали подавать американцам знаки, мол, дурака сваляли, не бросайте на погибель, заберите. К счастью, авианосец вернулся... И опять вертолёты в небо подняли. На этот раз мы не заставляли себя уговаривать. Я влез в спущенную на палубу люльку и первым поднялся на борт вертолёта. Мне сразу сунули в зубы сигарету, я с удовольствием закурил, чего не делал много дней. Потом и ребят подобрали с баржи.

На авианосце тут же повели на кормёжку. Налили по миске бульона, дали хлеб. Мы взяли по небольшому кусочку. Показывают: берите ещё, не стесняйтесь. Но я парней сразу предупредил: хорошего -- понемногу, поскольку знал, что с голодухи нельзя обжираться, это плохо заканчивается. Всё-таки вырос в Поволжье в послевоенное время...

Американцы выдали чистое бельё, бритвенные приборы, отвели в душ. Только я начал мыться и... рухнул без сознания. Очнулся через три дня. Первым делом поинтересовался, что с баржей. Санитар, присматривавший за нами в корабельном лазарете, лишь плечами пожал. Тут у меня настроение и упало. Да, здорово, что живы, но кого мы обязаны благодарить за спасение? Американцев! Если не злейших врагов, уж точно не друзей. Отношения у СССР и США в тот момент были не ахти. Холодная война! Словом, впервые за всё время я откровенно сдрейфил. Остерегался провокаций, опасался, что нас в Штатах оставят, не разрешат вернуться домой. А если отпустят, что ждёт в России? Не обвинят ли в измене Родине? Я же советский солдат, комсомолец и вдруг попал в пасть акулам мирового империализма...

Сказать по совести, американцы относились к нам хорошо, даже специально вареники с творогом сварили, о которых мы мечтали на барже. Коком на авианосце служил потомок эмигрантов с западной Украины, он знал толк в национальной кухне... И всё же в первые дни после спасения я всерьёз подумывал о самоубийстве, примерялся к иллюминатору…

-- А правда, что к вашим родителям приходили с обыском, пока вы дрейфовали?

-- Об этом я узнал через 40 лет! В 2000 году пригласили в родные края, в Самарскую область, устроили что-то вроде торжеств по случаю юбилея плавания. В райцентре Шентала ведь и улица моего имени есть...

После окончания официальной части ко мне подошла женщина и, смущаясь, попросила прощения за мужа-милиционера, который вместе с особистами в 60-м шастал у нас в доме по чердакам да подвалам. Наверное думали, что мы с ребятами дезертировали, уплыли на барже в Японию. А я и не догадывался об обыске, родители ничего тогда не сказали. Они всю жизнь были скромными людьми, тихими. Я самый младший в семье, ещё есть две сестры, живут в Татарии. Старший брат давно умер.

Что я нашёлся, не погиб и не пропал без вести, в марте 60-го родные услышали по "Голосу Америки"... Наши власти неделю решали, как реагировать на новость, что с нами делать. Вдруг мы предатели или перебежчики? Лишь на девятый день, 16 марта, в "Известиях" на первой полосе появилась заметка "Сильнее смерти"...

О нас и по американскому телевидению рассказывали. Я раньше про это чудо техники лишь слышал, а тут включаю -- идёт сюжет о нашем спасении. Мы обросшие, исхудавшие... Я почти 30 килограммов сбросил, и ребята примерно по столько же. Помню, потом показывали "фокус": становились втроём и обхватывали себя одним солдатским ремнём.

Принимали нас в Штатах по высшему разряду! Мэр Сан-Франциско подарил символические ключи от города, произвёл в почётные жители. Ко мне потом в Союзе девушки долго приставали с расспросами: "А правда, что ключ золотой?" Не станешь ведь объяснять: нет, деревянный, золотистой краской покрытый... В посольстве нам выдали по сто долларов на карманные расходы. Я набрал подарков маме, отцу, сёстрам. Себе ничего не взял. Отвели в модный магазин и приодели: купили каждому пальто, костюм, шляпу, галстук. Правда, в узких брюках и остроносых туфлях дома я ходить не решился, не понравилось, что стали обзывать стилягой. Брюки отдал брату Мише, а ботинки – Крючковскому... Кстати, на авианосце был забавный эпизод, когда переводчик принёс нам две бутылки русской водки. Говорит: по вашей просьбе. Мы сильно удивились, а потом посмеялись. Видимо, хозяева перепутали воду и водку...

-- Остаться за океаном не предлагали?

-- Спрашивали аккуратно, не боимся ли возвращаться. Мол, если хотите, предоставим убежище, условия создадим. Мы категорически отказывались. Боже упаси! Советское патриотическое воспитание. До сих пор не жалею, что не соблазнился никакими предложениями. Родина одна, другой мне не надо. Про нас потом и говорили: эти четверо прославились не тем, что гармошку съели, а что в Штатах не остались. В Москве в первые дни опасался, как бы не упекли на Лубянку, не упрятали в Бутырку, не начали пытать. Но в КГБ нас не вызывали, допросов не устраивали, наоборот, встретили у трапа самолёта с цветами. Вроде бы даже звание Героев Советского Союза хотели дать, но всё ограничилось орденами Красной Звезды. Мы и этому были рады.

Когда прилетели в Москву, нам выдали программку: в девять утра быть в Доме радио, в одиннадцать - на телевидении на Шаболовке, в два часа -- встреча с пионерами на Ленинских горах... Помню, ехали по городу, а вдоль улиц -- плакаты: "Слава отважным сынам нашей Родины!" Утром у гостиницы ЦДСА садились в присланную машину, вечером возвращались в свои номера. Никакого инструктажа, о чём говорить. Каждый рассказывал, что хотел.

До полёта Юрия Гагарина мы шумели, а потом у страны и всего мира появился новый герой. Конечно, мы и приблизиться не могли к его славе. Даже не пытались.

-- А встречались с космонавтом номер один?

-- Как-то обедали вместе. Но это нельзя считать знакомством. Правда, в модной тогда детской считалке наши фамилии стояли рядом:

"Юрий - Гагарин.
Зиганшин - татарин.
Герман - Титов.
Никита - Хрущёв".

Про нашу четвёрку сняли художественный фильм, Владимир Высоцкий написал к нему песню. Стиляги переложили на рок-н-ролльный мотив американский шлягер: "Зиганшин-буги, Зиганшин-рок, Зиганшин съел второй сапог".

Хемингуэй приветственную телеграмму мне присылал. Лежала дома, а потом затерялась. От Алена Бомбара письмо приходило, от Тура Хейердала. Конечно, приятно, что великие люди слышали моё имя, но я понимал: мы с ребятами своей славой обязаны стечению обстоятельств. Так сложилось...

 

Бессменный часовой крепости Осовец, или 9 лет под землёй

http://rusvesna.su/news/1532695946 (статья публикуется в сокращённом виде)

К августу 1915 года в связи с изменениями на Западном фронте, стратегическая необходимость в обороне крепости Осовец потеряла всякий смысл. В связи с этим верховным командованием русской армии было принято решение прекратить оборонительные бои и эвакуировать гарнизон крепости.

Вывозить всё из крепости пришлось по ночам, днём шоссе было непроходимо: его беспрестанно бомбили немецкие аэропланы. Не хватало лошадей, и орудия приходилось тащить вручную и каждое орудие тянули на лямках 30–50 человек.

Всё, что невозможно было вывезти, а также уцелевшие укрепления, которые противник мог бы использовать в своих интересах, были взорваны сапёрами. Вывод войск из крепости закончился 22 августа и лишь несколько дней спустя немцы решились занять развалины.

Начиная с 20-х годов, польское руководство включило Осовец в свою систему оборонных укреплений. Началось полномасштабное восстановление и реконструкция крепости. Было проведено восстановление казарм, а также разборка завалов, мешающих дальнейшему ходу работ.

При разборе завалов, около одного из фортов, солдаты наткнулись на каменный свод подземного тоннеля. Работа пошла с азартом и уже довольно быстро была пробита широкая дыра. Подбадриваемый товарищами в зияющую темноту спустился унтер-офицер. И тогда произошло нечто невероятное. Прежде чем унтер-офицер успел сделать несколько шагов, откуда-то из тёмной глубины тоннеля гулко прогремел твёрдый и грозный окрик:

-- Стой! Кто идёт?

Унтер остолбенел.

-- Матка Боска, — перекрестился и рванул наверх. Он получил должную взбучку от офицера за трусость и глупые выдумки. Приказав унтеру следовать за ним, офицер сам спустился в подземелье.

И снова, едва лишь поляки двинулись по сырому и тёмному тоннелю, откуда-то спереди так же грозно и требовательно прозвучал окрик:

— Стой! Кто идёт?

Лязгнул затвор винтовки. Инстинктивно солдат спрятался за спину офицера. Справедливо рассудив, что нечистая сила вряд ли стала бы вооружаться винтовкой, офицер, хорошо говоривший по-русски, окликнул невидимого солдата и объяснил, кто он и зачем пришёл.

В конце он спросил, кто его таинственный собеседник и что делает под землёй. Поляк ожидал всего, но только не такого ответа:

— Я, часовой, и поставлен сюда, охранять склад.

— Могу я подойти, — взволновано спросил поляк.

— Нет! — сурово раздалось из темноты. — Я не могу допустить никого в подземелье, пока меня не сменят на посту.

Тогда ошеломлённый офицер спросил, знает ли часовой, сколько времени он пробыл здесь, под землёй.

— Да, знаю, — последовал ответ. — Я заступил на пост девять лет назад, в августе тысяча девятьсот пятнадцатого года. Это казалось сном, нелепой фантазией, но там, во мраке тоннеля, был живой человек, русский солдат, простоявший в карауле бессменно девять лет. И что невероятнее всего, он не бросился к людям, возможно врагам, но все же, людям общества с которыми он был лишён целых девять лет, с отчаянной мольбой выпустить его из страшного заточения.

Нет, он остался верен присяге и воинскому долгу и был готов защищать вверенный ему пост до конца. Неся свою службу в строгом соответствии с воинским уставом, часовой заявил, что его может снять с поста только разводящий, а если его нет, то «государь император».

Начались долгие переговоры. Часовому объяснили, что произошло на земле за эти девять лет, рассказали, что царской армии, в которой он служил, уже не существует. Нет даже самого царя, не говоря уже о разводящем. А территория, которую он охраняет, теперь принадлежит Польше. После продолжительного молчания солдат спросил, кто в Польше главный, и, узнав, что президент, потребовал его приказа. Лишь когда ему прочитали телеграмму Пилсудского, часовой согласился оставить свой пост.

Польские солдаты помогли ему выбраться наверх, на летнюю, залитую ярким солнцем землю. Но, прежде чем они успели рассмотреть этого человека, часовой громко закричал, закрывая лицо руками.

Лишь тогда поляки вспомнили, что надо было завязать ему глаза, перед тем как вывести наружу. Теперь было уже поздно — отвыкший от солнечного света солдат ослеп.

Его кое-как успокоили, пообещав показать хорошим врачам. Тесно обступив его, польские солдаты с почтительным удивлением разглядывали этого необычного часового.

Густые тёмные волосы длинными, грязными космами падали ему на плечи и на спину, спускались ниже пояса. Широкая чёрная борода спадала до колен, и на заросшем волосами лице лишь выделялись уже незрячие глаза.

Но этот подземный Робинзон был одет в добротную шинель с погонами, и на ногах у него были почти новые сапоги. Кто-то из солдат обратил внимание на винтовку часового, и офицер взял её из рук русского, хотя тот с явной неохотой расстался с оружием. Обмениваясь удивленными возгласами и качая головами, поляки рассматривали эту винтовку.

То была обычная русская трехлинейка образца 1891 года. Удивительным был только её вид. Казалось, будто её всего несколько минут назад взяли из пирамиды в образцовой солдатской казарме: она была тщательно вычищена, а затвор и ствол заботливо смазаны маслом. В таком же порядке оказались и обоймы с патронами в подсумке на поясе часового.

Патроны тоже блестели от смазки, и по числу их было ровно столько, сколько выдал их солдату караульный начальник девять лет назад, при заступлении на пост. Польский офицер полюбопытствовал, чем смазывал солдат свое оружие.

— Я ел консервы, которые хранятся на складе, — ответил тот, — а маслом смазывал винтовку и патроны.

И солдат рассказал откопавшим его полякам историю своей девятилетней жизни под землёй.

В день, когда был взорван вход в склад, он стоял на посту в подземном тоннеле.

Иногда до него чуть слышно доносились голоса сапёров, закладывающих у входа взрывчатку. Потом наступила полная тишина, смена задерживалась.

И вдруг там, откуда лился солнечный свет, раздался глухой сильный удар, больно отозвавшийся в ушах, землю под ногами солдата встряхнуло, и сразу же всё вокруг окутала непроглядная, густая тьма.

Придя в себя, солдат осознал всю тяжесть происшедшего, но отчаяние ему удалось побороть. Жильем его оказался большой интендантский склад, в котором были большие запасы сухарей, консервов и других самых разнообразных продуктов. Если бы вместе с часовым тут, под землей, очутилась вся его рота, то и тогда этого хватило бы на много лет. Можно было не опасаться — смерть от голода не грозила ему.

Здесь даже оказалось солдатское успокоительное — махорка. А спички и большое количество стеариновых свечей позволяли разогнать гнетущую тьму.

Тут была и вода. Стены подземного склада всегда были влажными, и кое-где на полу под ногами хлюпали лужи. Значит, и жажда не угрожала солдату. Сквозь какие-то невидимые поры земли в склад проникал воздух, и дышать можно было без труда.

А потом забытый часовой обнаружил, что в одном месте в своде тоннеля пробита узкая и длинная вентиляционная шахта, выходящая на поверхность земли. Это отверстие, по счастью, осталось не совсем засыпанным, и сквозь него вверху брезжил мутный дневной свет. Итак, у подземного Робинзона было всё необходимое, чтобы поддерживать свою жизнь неограниченно долгое время.

Оставалось только ждать и надеяться, что рано или поздно русская армия возвратится в Осовец и тогда засыпанный склад раскопают, а он снова вернётся к жизни, к людям.

Первые четыре года солдат мог освещать своё подземелье. Но однажды горящая свеча вызвала пожар, и, когда часовой проснулся, задыхаясь в густом дыму, склад был охвачен пламенем.

Ему пришлось вести отчаянную борьбу с огнём. В конце концов, он всё же сумел потушить пожар, но при этом сгорели оставшиеся запасы свечей и спичек, и отныне он был обречён на вечную темноту.

Он оказался не единственным живым обитателем подземелья — на складе водились крысы. Сначала он даже обрадовался тому, что здесь, кроме него, были другие живые существа, пусть и бессловесные. Но мирное сосуществование длилось не долго, крысы плодились с такой ужасающей быстротой и вели себя так дерзко, что возникла опасность не только для складских запасов, но и для человека.

Вооруженный штыком и смекалкой, он научился различать своих невидимых врагов по шороху, по запаху. Убивал их десятками и сотнями. Эта война, становясь все более упорной, продолжалась вплоть до того дня, когда солдат вышел наверх.

Как и у Робинзона, у подземного часового тоже был свой календарь. Каждый день, когда наверху, в узком отверстии вентиляционной шахты, угасал бледный лучик света, солдат делал на стене подземного тоннеля зарубку, обозначающую прошедший день. Он вёл счёт даже дням недели, и в воскресенье зарубка на стене была длиннее других.

А когда наступала суббота, он соблюдал армейский «банный день». Конечно, он не мог помыться — в ямах-колодцах, которые он вырыл ножом и штыком в полу подземелья, за день набиралось совсем немного воды, и её хватало только для питья.

Его еженедельная «баня» состояла в том, что он шёл в отделение склада, где хранилось обмундирование, и брал из тюка чистую пару солдатского белья и новые портянки.

Он надевал свежую сорочку и кальсоны и, аккуратно сложив свое грязное белье, клал его отдельной стопой у стены каземата. Эта стопа, растущая с каждой неделей, и была его календарём, где четыре пары грязного белья обозначали месяц, а пятьдесят две пары — год подземной жизни. В этом своеобразном календаре в итоге накопилось больше четырёхсот пятидесяти пар грязного белья.

Вот почему часовой так уверенно ответил на вопрос польского офицера, сколько времени он провёл под землей.

Затворника привели в порядок и отвезли в Варшаву. Там осмотревшие его врачи установили, что он ослеп навсегда.

Жадные на сенсации журналисты не могли проигнорировать такое событие, и вскоре история о забытом постовом появилась на страницах польских газет. И, по словам бывших польских солдат, когда офицеры, читали эту заметку то, говорили им: «Учитесь, как надо нести воинскую службу, у этого храброго русского солдата»

Солдату предложили остаться в Польше, но он рвался на родину, хотя родина его была уже не та, и называлась по-другому. Советский союз встретил солдата царской армии более чем скромно. Подвиг этого человека превратился в легенду. В легенду, которая не сохранила главного — имени героя.

Автор: Ярослав Скиба

---------- 

Уважаемые читатели, сообщайте друзьям своим, размещайте ссылки на наше независимое издание в социальных сетях, на других интернет-ресурсах, -- вместе мы -- сила! 

Новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка», вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна» dunvolna.org

https://www.youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd

2018 год

Музыкальная шкатулка

Библиотека Статьи : История Литература : Главная :
Информационно-культурное электронное издание "Дунайская волна"© 2015  
Эл. почта: dunvolna@mail.ru